Музей обстоятельств - Сергей Носов

Какое-то время считалась престижной работа – продавец киоска Союзпечати. Небольшая часть тиража толстых журналов шла в розничную продажу. Вместо глянцевых (их не было) выставлялись за стеклом «Октябрь» и «Знамя». В эпоху публикаторского бума, чтобы попасть продавцом в киоск, надо было заплатить кому-то, поговаривали, 50 рублей. Примерно так же устраивались на разлив пива («на розлив»), только за место больше платили. Но если сидеть на «пивной точке» было выгодно в отношении материальном, то газетно-журнальный киоск обещал духовную пищу: здесь можно было читать.

Я работал в детском журнале «Костер», тираж переваливал за полтора миллиона. Письма приносили мешками. Четыре учетчицы лишь тем занимались, что разбирали почту. «Костер» не комиксы печатал, а тексты, то есть то, что глазами читалось – слово за словом, фраза за фразой (как вами сейчас) – повести, в частности, и рассказы. Сегодня тогдашним подписчикам «Костра» где-то под тридцать. Где они, эти полтора миллиона когда-то юных читателей? Читают ли что-нибудь сегодня?

А где те миллионы ненасытных читателей, еще не так давно одержимых русской литературой – от Карамзина до Набокова, от Хармса до Солженицына?.. Неужели, в самом деле, объелись? Читают ли сегодня хоть что-нибудь?.. Что?

Старые журналы в «Букинист» не принимают. Знакомым они не нужны. Рубль за килограмм – это без меня, пожалуйста. Ближайший пункт – у Сенной. Складываю на выходе из подъезда, не донося до помойки. Мимо люди идут. «Кому-нибудь пригодится», – сказала жена, хотя мы оба понимаем, кому.

Он уже наготове: отошел от баков.

Доброе дело. Может, зачтется.

Иногда мне кажется, что читать в России перестали в связи с отсутствием рекламы этого занятия – чтения. Без рекламы и пиара теперь у нас ничего не бывает. Все хорошее следует рекламировать – милость к павшим, любовь к ближним, чтение книг… Я, например, по-прежнему считаю, что уметь читать – это хорошо. Поэтому я за чтение. Полагаю, надо рекламировать не столько конкретные книги, сколько само чтение – как занятие, как времяпрепровождение (подобное времяпрепровождению на спортивных тренажерах, образцово облагороженное упорной рекламой). Не надо ничего объяснять, не надо ничего доказывать. Надо просто сказать: читать – полезно. Иногда даже в кайф. Чтоб знали. Не претендую на оригинальность идеи, наверняка и до меня высказывались в том же духе, но со своей стороны могу предложить самого себя в качестве положительного примера (ведь должен быть положительный пример!..) Я много читаю. Раньше читал еще больше. И ничего. Живой. Более того: всем хорошим во мне я обязан книгам…

Короче.

…Подруга жены, надзиратель гауптвахты Сенного рынка, атаман разбойничьей шайки, петербургская процентщица, английский лорд, «бабушка хорошей знакомой», академик, семипалатинский полицмейстер, дворовая женщина, революционер-народник, легендарная актриса, автор нигилистического романа, историк государственного права, тайный советник, окружной судья… От родственников прислуги в доме родителей до Великих князей и самого цесаревича, от каторжников до знаменитых юристов, от типографского наборщика до писателей первой величины – и все в алфавитном порядке и числом, едва не доходящим до двух с половиной тысяч! Результат почти детективного расследования вопроса о возможности встречи Достоевского с Гоголем дал повод и Николая Васильевича включить в этот обширнейший ряд, а вот создателя «Войны и мира» здесь нет – единственная встреча двух писателей на лекции Вл. Соловьева (1878) не ознаменовалась знакомством.

Одних лишь авторов воспоминаний, обильно цитируемых в этом уникальном издании, около ста. О Достоевском вспоминают и трепетно, и трогательно, и раздраженно, и зло. С. В. Белов, автор двухтомника, не устает опровергать «клевету». Есть и курьезное. Венгеров утверждает, что Достоевский, будто бы обладавший плохой памятью, в разговоре с ним о «Преступлении и наказании» простодушно спросил: «А кто такой Свидригайлов?»

«Я и Достоевский» – позволю себе тоже высказаться на тему. Когда-то я изобрел героя, завсегдатая Публички, озабоченного «шумовым фоном истории»; он пытался докопаться до всяких маргинальных личностей, так или иначе оставивших по себе след. Например, студент, грохнувшийся от восторга в обморок после знаменитой Пушкинской речи – кто он был, что с ним дальше случилось? Мой персонаж (середины 80-х) так тогда ничего и не узнал о бедном студенте. А тут читаю: фамилия, имя, отчество. Биографическая справка. Библиография. Я потрясен.

Опять же к вопросу о маргинальности.

Уже предвкушал особую радость рецензента, положившего глаз на книгу, изданную тиражом всего 50 экземпляров, причем за границей, в Ташкенте! – да автор успел попасть в шорт-лист премии им. Андрея Белого и в одночасье обрести известность; теперь в Петербурге аж 200 штук тиражом переиздали «Конину», и прицениваются к ней уже московские крутые издательства.

Понятие «заброшенность» – из области экзистенциализма – в случае со Спирихиным находит буквальное выражение. Он художник, идеолог «Новых тупых», на респектабельный взгляд, фигура как бы периферийная, а здесь еще этот Ташкент – «воссоединение семьи», то да сё (даром что сам изобрел философию «сёизма»). Вагинова перечитывает. Порой кажется, «Конина» – это и есть дневник вагиновского персонажа: ностальгия, тщета, острота наблюдений, чудачества, культурология.

Поверим Спирихину: «конина», согласно Флоберу, – это «прекрасный сюжет для брошюры, если автор желает сойти за серьезного человека». Отмечено: «Работа идет обычным для Флобера порядком». Вот и здесь и жизнь, и работа идут обычным для Спирихина порядком. День за днем. Попытки время за хвост ухватить, убедить в чем-то себя, преодолеть отчуждение. Местами переходит на узбекский и немецкий (который учит), подобно Афанасию Никитину, срывающемуся на арабский в своих запредельных странствиях.

Кажется, сама история подыгрывает Спирихину. Вроде пора закругляться, а тут как раз 11 сентября и тревожное ожидание акта возмездия (Средняя Азия все-таки, Афганистан близко). «Тебе надо бежать». Книга и без того об ожидании бегства, о его подготовке и к нему неготовности. В Петербург ли, в Германию ли – от себя ли, от времени ли – человека, которому нигде не будет уютно.

О чем бы ни был роман «Смерть – это все мужчины», он, мне кажется, еще и об этом: о катастрофической недооценке мужчинами тех, кого поздравляют они с Женским днем и от кого получают подарки на День защитника Отечества.

Сильное средство, бьющее по мозгам.

Помню, при встрече с автором я тепло отозвался о прочитанном романе, а потом отметил шутя одно неудобство: как представитель мужской половины человечества, я за чтением, знаете ли, был вынужден мысленно «перебинтовываться», дабы защититься от ментальных силовых линий этого на редкость суггестивного текста. Татьяна Москвина ответила вполне серьезно: «Сергей, вам нечего бояться, ведь вы мужчина правого пути».