Брат Томас - Дин Кунц

— То есть мы можем послужить силам тьмы, думая, что противостоим им.

— Да, мэм, такое возможно.

Она пристально всмотрелась в меня, и я нисколько не сомневался, что взгляд этих синих глаз-барвинков свободно гуляет по всем закоулкам моего мозга.

— Мне так жаль тебя, Одди, — пробормотала она.

Я пожал плечами.

— Ты знаешь достаточно много для того, чтобы действовать… но недостаточно для того, чтобы точно знать, что именно нужно сделать.

— Когда разразится кризис, все станет ясно.

— Но только когда он разразится?

— Да, мэм. Только тогда.

— Но когда момент придет, наступит кризис… это всегда падение в хаос.

— Что бы это ни было, мэм, в памяти этот момент останется.

Ее правая рука коснулась нагрудного креста, взгляд прошелся по всем трем постерам.

— Я пришел, чтобы побыть с детьми, — продолжил я после короткой паузы, — походить по коридорам, заглянуть в комнаты, посмотреть, а вдруг удастся понять, что грядет. Если вы не возражаете.

— Разумеется, нет.

Я поднялся.

— Сестра Анжела, я хочу, чтобы вы кое-что сделали, но не спрашивайте, чем вызвана эта просьба.

— Что мне нужно сделать?

— Убедитесь, что все двери заперты на врезные замки, а окна — на шпингалеты. И дайте команду сестрам не выходить из дома.

Я бы предпочел не говорить ей о существе, которое видел за окном и, скорее всего, по пути от аббатства к школе. Во-первых, у меня еще не было слов, чтобы его описать. Во-вторых, когда нервы и так напряжены, не следовало слишком уж запугивать сестру Анжелу.

А что более важно, я не хотел, чтобы она волновалась из-за того, что стала союзницей не просто повара блюд быстрого приготовления, обладающего шестым чувством, но совершенно безумного повара, пусть и обладающего шестым чувством.

— Хорошо, — кивнула она. — Мы убедимся, что все двери заперты, а окна надежно закрыты, и в такой буран выходить из дому нужды нет.

— Вас не затруднит позвонить отцу Бернару и сказать то же самое? Пусть братья не выходят под открытое небо, даже в большой внутренний двор. В церковь они могут попасть и по внутреннему коридору.

Сложившиеся обстоятельства лишили сестру Анжелу ее самого действенного инструмента допроса: обаятельной, терпеливой улыбки, которая застывала на ее лице.

Она посмотрела на меня.

— Кто бродит вокруг школы и аббатства, Одди?

— Еще не знаю. — В принципе, я сказал правду: действительно не знал, что увидел. — Но они хотят причинить нам зло.

Надев на себя воображаемый собачий ошейник, я позволил интуиции взять поводок и вести меня по комнатам и коридорам первого этажа, к лестнице, на второй этаж, где рождественские украшения уже не настраивали на веселый лад.

Остановившись у комнаты тридцать два, я заподозрил, что обманываю себя: я не отдался во власть интуиции, нет, меня привело сюда подсознательное желание повторить случившееся прошлой ночью, когда Сторми заговорила со мной через спящую Анну-Марию с помощью Юстины.

И хотя мне очень хотелось вступить с ней в контакт, я подавил это желание. И поступил правильно.

Сторми для меня прошлое и станет будущим после того, как оборвется моя жизнь в этом мире, когда время закончится и начнется вечность. И что требуется от меня, так это выдержка и стойкость. Чтобы вернуться, мне нужно продвигаться вперед.

Я сказал себе: иди дальше, поброди еще по второму этажу, но вместо этого переступил порог и вошел в комнату.

Утопленная отцом в четыре года, принятая за мертвую, но живая и восемь лет спустя ослепительно красивая девочка с закрытыми глазами сидела в кровати, привалившись спиной к пухлым подушкам.

Руки покоились на коленях, ладонями вверх, будто она ждала какого-то подарка.

За единственным окном на разные голоса, пусть и приглушенно, ругался ветер: шипел, рявкал, хрипел.

Коллекция плюшевых котят наблюдала за мной с полок у ее кровати.

Анна-Мария и ее кресло отсутствовали. Я видел девочку в комнате отдыха, где смех детей иногда заглушал музыку: не умеющий одеваться Уолтер играл на пианино.

Воздух показался мне тяжелым, словно атмосфера между первой вспышкой молнии и первым ударом грома, когда дождь начался на небе, но еще не достиг земли, когда миллионы больших капель уже полетели вниз, сжимая воздух под собой, тем самым предупреждая о своем приближении.

Я стоял в предчувствии чего-то необычного.

За окном продолжал валить снег, а вот голоса ветра вдруг начали затихать, пока комнату не накрыл колпак тишины.

Юстина открыла глаза. И хотя обычно она смотрит сквозь мир, окружающий ее, на этот раз встретилась со мной взглядом.

Я уловил знакомый аромат персика.

Когда я работал поваром блюд быстрого приготовления в Пико-Мундо, до того, как мир стал таким темным, как теперь, я мыл волосы шампунем с персиковым ароматом, его мне дала Сторми. Шампунь этот отлично справлялся с запахами бекона, гамбургеров и жареного лука, которыми пропитывались мои волосы за долгую смену у гриля и сковороды.

Поначалу сомневаясь в возможностях персикового шампуня, я предположил, что запах бекона — гамбургеров — жарящегося лука очень даже привлекательный, от него рот наполняется слюной и на большинство людей запахи жарящейся еды действуют возбуждающе.

— Послушай, повар ты мой, — ответила Сторми, — ты не такой обворожительный, как Рональд Макдоналд,[17]но достаточно милый, чтобы возникло желание тебя съесть, даже если ты не пахнешь, как сэндвич.

После этого, как и положено любому нормальному молодому человеку, я пользовался шампунем с персиковым ароматом каждый день.

И в комнате тридцать два запахло не просто персиком, а именно тем персиковым шампунем, который я, отправляясь в аббатство Святого Варфоломея, с собой не захватил.

Все шло не так. Я знал, что должен незамедлительно покинуть комнату тридцать два. Но запах шампуня с персиковым ароматом обездвижил меня.

Прошлое нельзя изменить. Что было и что могло быть на пару приводят нас к тому, что есть.

Чтобы познать горе, мы должны находиться в реке времени, потому что горе расцветает в настоящем и обещает пребывать с нами в будущем до самого конца. Только время покоряет время и его тяготы. Нет горя до или после времени, и это — утешение, необходимое нам всем.