Стратагемы заговорщика - Тимофей Щербинин

таким человеком видит нашего ближайшего соратника билгор Тукуур? — сухо спросил он. — Способным обменять свою обещанную Дракону жизнь и доброе имя своей дочери на тайну девочки-колдуньи? Так ли следует ученику говорить о духовном наставнике?

Знаток церемоний болезненно моргнул, как будто ему отвесили пощёчину, и опустил голову.

— Не будем слишком суровы, — примирительно сказал Улан Баир. — Быть может, не гордыня, а любовь к живой дочери заставляет юношу бросать тень на уже погибшего отца.

Это было ещё хуже. Неужели чувства Тукуура написаны у него на лбу?

Рядом вежливо кашлянул Кумац.

— С позволения мудрейших, излишняя почтительность и доверие к авторитету, а отнюдь не недостойные шамана чувства, туманят суждения моего соратника, — заявил он.

— Излишняя почтительность? — вскинул бровь первый гранильщик, сделав ударение на первом слове. — Любопытно.

— Билгор Тукуур безоговорочно верит словам Улагай Дамдина, — пояснил военный шаман. — Но мудрейшие, без сомнения, знают, что это человек коварный и преуспевший в обмане, к тому же — давний враг Темир Буги.

Токта едва заметно кивнул, подтверждая слова Кумаца.

— Дамдин опознал содержимое сосуда как ядовитую мазь семи островов, — продолжил младший чиновник. — Но это очень редкое снадобье, и немного людей знает, как оно выглядит. Возможно, нохор Буга хранил в том тайнике какое-то своё лекарство…

— От чего же он тогда умер? — проворчал Улан Баир. — От раны в груди? Что Вы тогда рассказывали нам про кровь?

— Нохор Холом на допросе показал, что отец подозревал Илану в том, что она навела на его след Дамдина. Сам Дамдин утверждал, что собирался встретиться с нохором Бугой завтра. Но, возможно, встреча прошла сегодня ночью? Илана могла впустить прорицателя в дом и провести в кабинет отца. Полагаю, нохор Дамдин надеялся, что болотный огонь поможет ему подчинить волю господина Буги, но это не вышло. Сегодня я сам видел, как этот шар убил молнией человека, угрожавшего Дамдину мечом. Думаю, это и произошло, и посланнику пришлось заметать следы. А чтобы сообщница не выдала его, он решил обвинить её в убийстве и казнить.

— Ваши речи опасны, юноша, — напряжённо сказал Улан Баир. — Если бы мой сын не видел собственными глазами, как Дамдин в одежде нищего следил за доблестным Бугой, я обвинил бы Вас в клевете на посланника Прозорливого и государственной измене. Но, увы, мы живём в несовершенном мире. Улагай Дамдин, да простят меня духи, — порочный человек, обманом втёршийся в доверие Смотрящему-в-ночь ради личной выгоды. Из этого мы должны исходить.

Для Тукуура эта версия была ещё хуже предыдущей. Илана выдала столичному прорицателю отца и младшую сестру? Или убила отца, чтобы сестру не выдал он? Или, всё-таки, Темир Буга отравил себя и подставил Илану? Каждая из этих возможностей представляла первого плавильщика и его дочь словно в тёмном кривом зеркале. Их образы, открывшиеся знатоку церемоний, были настолько непохожи на те, что он рисовал в своей голове, что впору было посчитать всё происходящее кошмарным сном. К сожалению, когда он тайком ущипнул себя, боль была острой и подлинной, как и холод в коленях от покрытых мозаикой плит.

— Показалось ли вам что-либо странным в поведении прорицателя? — мягко спросил его первый гранильщик.

"Всё!" — подумал Тукуур. — "Всё, от крокодиловой шляпы до болотного огня, от жестов до восточно-горского акцента!" Но Улан Баир явно спрашивал не об одежде и эксцентричных выходках. Он искал что-то, что могло выдать неискренность Дамдина. Знаток церемоний наморщил лоб, напряжённо копаясь в памяти.

— Да, билгор Баир, — наконец, произнёс он. — Дамдин обвинил Бугу в ереси и сокрытии дочери-колдуньи. Но при этом он не прибег к помощи Ордена Стражей и прямо запретил это делать нам. "Я не нуждаюсь в помощи Ордена в этом деле" — так он сказал.

Первый гранильщик одобрительно кивнул.

— Улагай Дамдин добился многого, став посланником неустанно Смотрящего-в-ночь, — задумчиво произнёс Баир. — Но в вопросах ереси и колдовства последнее слово принадлежит Ордену со времен Сугэ Выжигателя Скверны. Такова была воля Прозорливого, изречённая его Пятнадцатым воплощением. Меня тревожит то, что нынешний посланник Прозорливого нарушает священный порядок.

Сухие губы законоучителя недовольно сжались.

— Подойдите! — приказал он младшим чиновникам.

Кумац и Тукуур быстро подползли на коленях к трону. Старик снял с пояса две бронзовые пластинки и протянул их молодым шаманам. Те взяли их обеими руками, приложили ко лбу и склонились до земли.

— Отправляйтесь с моими оберегами к наставнику городских Стражей, — повелел Токта. — И повторите слово в слово всё, что вы говорили здесь. Идите немедленно!

Младшие соратники встали, ещё раз поклонились правителю области и вышли из зала.

— Нохор Кумац! — обратился к военному шаману Тукуур. — Я вижу, что Вы гораздо больше моего знаете о посланнике Прозорливого. Прошу Вас, развейте моё неведение!

— Улагай Дамдин когда-то был факельщиком Ледяной Цитадели, — с готовностью ответил Кумац. — Не меньше пятнадцати лет назад он оставил Орден или был изгнан из него — об этом говорят разное. После этого присоединился к армии Дракона, и во время вторжения заморских демонов сумел возвыситься, став братом по оружию самого Смотрящего-в-ночь. Многие в войсках считают его неуязвимым шаманом-оборотнем. Как-то раз Дамдин приехал в лагерь и вытрусил из своего халата сплющенные пули, при этом халат был надет на голое тело. Мой старший брат сам это видел. Говорят, что покойный Буга разоблачил один из подобных фокусов, и за это Дамдин его возненавидел.

— Думаю, тут более глубокая вражда, — покачал головой знаток церемоний. — Слишком велика его ненависть.

— Дамдин жаждет власти, и его власть основана на репутации, — возразил Кумац. — К тому же, обвиняя Темиров в колдовстве и убийстве, он бросает тень на тех, кто допустил нохора Бугу к должности первого плавильщика.

— Вы полагаете, что это не только месть, но и удар по законоучителю?

Военный шаман энергично кивнул.

— Вот увидите, билгор Тукуур: скоро Дамдин покажет нам сообщника Иланы, который после пыток назовёт еретиками и предателями половину старших наставников Бириистэна. Не справедливость и покой, а смуту и разрушение несёт нам этот человек!

Словно в подтверждение речи Кумаца со стороны порта раздался грохот, который уже невозможно было принять за раскаты грома. Чиновники, не сговариваясь, перешли на бег. Они промчались по парку, расплёскивая воду из луж, и выскочили за ворота, едва не сбив с ног начальника караула.

Обнесённое крепкой стеной Святилище стояло на самой вершине Бириистэнского холма, и от его ворот открывался прекрасный вид на реку, но сейчас им трудно было любоваться. Над каменной звездой прибрежного форта поднимался столб густого чёрного дыма. Рядом праздничным костром полыхал старый флагман "Благое усилие". Две морские джонки обстреливали форт и