Иерусалим. Один город, три религии - Карен Армстронг

Трудно сказать, трактовал ли Иезекииль свое видение как прототип будущего земного Иерусалима. В то время оно явно было утопическим: и Храм, и город, и значительная часть страны были разорены, их возрождение казалось немыслимым. Возможно, Иезекииль рисовал лишь идеальный образ, призванный служить объектом для благочестивых размышлений. Когда таинственный невидимый проводник в видении показывает пророку храм, он не говорит, что это – образец следующего храма. Видение нужно совсем для другого:

Ты, сын человеческий, возвести дому Израилеву о храме сем, чтобы они устыдились беззаконий своих и чтобы сняли с него меру. И если они устыдятся всего того, что делали, то покажи им вид храма и расположение его, и выходы его, и входы его, и все очертания его, и все уставы его, и все образы его, и все законы его.

(Иез 43:11)

Если израильтяне хотят жить в Вавилоне, как прежде в Иерусалиме, – так, чтобы Бог был среди них, – они должны сделать самих себя, фигурально выражаясь, областью святости. Им следует избегать опасного сближения с гойим и заигрывания с Мардуком, а также другими ложными богами. Коль скоро Яхве пожелал пребывать среди своего народа, Дом Израилев должен преобразить себя в истинный дом для Бога. Евреям предстояло, обращаясь мыслями к идеализированной карте Святой земли, постигнуть природу и смысл священного пространства, где каждому человеку и каждой вещи отводится свое место, найти центр своей жизни и вновь обрести ориентацию. В Вавилоне изгнанники, наверное, часто ощущали себя на задворках жизни, и их, скорее всего, очень утешало сознание, что они ближе к центру реальности, чем их языческие соседи, которых вообще нет на карте. Для людей, лишенных родины, это новое описание их настоящего положения могло стать бальзамом, исцеляющим душевные раны.

Определенные детали того образа жизни, который предписывался изгнанникам, выясняются из анализа текстов Жреческого кодекса – начало их написания, как и деятельность Иезекииля, относят к периоду Вавилонского пленения. Эти тексты представлены во всех книгах Пятикнижия, но наиболее явно – в книгах Левит и Числа. У их автора, переписавшего историю Израиля со священнических позиций, много общего с Иезекиилем, который – не будем забывать – тоже был священником. В описании жизни народа Израилева в пустыне и изложении законов, которые, как считалось, Яхве сообщил Моисею на горе Синай, тоже присутствует идея уровней святости. В центре стана израильтян ставилась cкиния – храм-шатер, где пребывал Ковчег Завета, а с ним и «слава Господня». Скиния была самым священным местом, особенно Святая Святых, куда мог войти лишь первосвященник Аарон. Но и весь стан считался священным, в нем предписывалось поддерживать чистоту во всех смыслах, поскольку в середине присутствовал Яхве. Вне стана простиралась пустыня, лишенная божественного Присутствия. Здесь, как и у Иезекииля, Яхве предстает способным к перемещению. Он постоянно сопровождает народ Израиля в переносном святилище.

В Жреческом кодексе ни разу не упомянут Иерусалим – отчасти потому, что повествование Пятикнижия заканчивается временем, предшествующим вступлению израильтян в Землю Обетованную, т. е. задолго до завоевания города царем Давидом. Но очень похоже, что автор Жреческого кодекса, в отличие от историков-девтерономистов, вообще не видел необходимости в специальном месте для «пребывания имени» Господа. В его представлении Яхве не имел постоянного обиталища; «слава Господня» могла приходить и уходить, а «местом» Бога был стан израильтян. Израильтяне тогда и стали народом, когда Яхве решил пребывать среди них. Присутствие Яхве среди народа играет в Жреческом кодексе столь же важную роль, сколь и Закон: одновременно с Торой Бог передает Моисею на горе Синай подробное описание устройства cкинии. Оно, как и описание будущего храма у Иезекииля, должно было служить утешением изгнанников, убеждая их, что Яхве может пребывать со своим народом где угодно – даже в духовном хаосе Вавилона. Разве Бог не скитался уже со своим народом в дикой пустыне Синая?

Вероятно, у иерусалимского жречества издавна имелся свой, оберегаемый от непосвященных свод правил, а Жреческий кодекс представлял собой попытку популяризировать эти правила и сделать их доступными для мирян. Поскольку старый мир был уничтожен Навуходоносором, евреям в плену предстояло сотворить новый. Тема творения занимает в Жреческом кодексе центральное место, но старые мифы о битвах, тесно связанные с конкретными храмами и святыми местами, отброшены. Автор сосредоточился на главной идее – сотворении космоса путем упорядочения хаоса. В его рассказе в первой главе книги Бытия Яхве творит мир, не вступая в битву с морским чудовищем Левиафаном. Бог спокойно отделяет от тоху и боху – «безвидной пустоты» – по одному элементу, создавая тем самым день и ночь, тьму и свет, сушу и море, устанавливает границы между ними, назначая каждому компоненту мироздания свое место. То же стремление к разделению и упорядочению прослеживается и в предписаниях Закона. Отделяя молочное от мясного, а субботу – от остальных дней недели, евреи имитировали действия Бога при сотворении мира. Это был новый тип ритуального «подражания божеству» (imitatio dei), не нуждавшийся ни в храме, ни в сложных литургических церемониях, – его могли выполнять простые миряне в унылом однообразии будней. Повторяя в обрядовых действиях божественный акт творения, они создавали для себя новый мир, внося упорядоченность в свою разрушенную, лишенную опоры жизнь в изгнании.

Многие из заповедей (мицвот) касаются помещения вещей на предназначенные для них места. Как показали исследования британского антрополога Мэри Дуглас, Жреческий кодекс относил к разряду «нечистых» живые существа и неодушевленные предметы, которые вышли за пределы своей категории и вступили в область, где им не положено находиться. «Мерзость» – это нечто, пребывающее не на своем месте, как языческий идол в храме Яхве или пятно заразной болезни на одежде, нечто покинувшее мир природы и вторгшееся в область человеческой культуры. Смерть – самая большая нечистота, поскольку она сильнее всего напоминает о хрупкости культуры, о том, что человеку не дано управлять миром и поддерживать в нем порядок (Douglas, 1966). Ведя упорядоченное существование, израильтяне должны были сотворить такой мир, какой узрел в видении Иезекииль, – мир, в центре которого находится Бог, пребывающий среди своего народа. Пока стоял Иерусалимский Храм, он открывал евреям доступ в божественное измерение. Теперь же следовало соблюдать заповеди – они помогут восстановить ту близость к Богу, что была доступна в Эдемском саду Адаму и Еве, сотворить новое священное пространство, способное сдержать натиск хаоса с его неопределенностью и неправильностью. Но содержание заповедей не сводится к ритуальной чистоте – в Кодексе святости, как часто называют главы 17–26 книги Левит, центральное место отведено правилам, регламентирующим взаимоотношения между людьми. Наряду с предписаниями, касающимися порядка отправления культа и ведения сельского хозяйства в Земле Обетованной, мы находим там строгие требования такого рода, как:

Не крадите, не лгите и не обманывайте друг друга…

Не делайте неправды на суде; не будь лицеприятен к нищему и не угождай лицу великого…

Не ходи переносчиком в народе твоем и не восставай на жизнь ближнего твоего…