Модные магазины и модистки Москвы первой половины XIX столетия - Татьяна Руденко

Возникает вопрос: посещали ли дворянки курсы кройки и шитья? В мемуарах и исследованиях, посвященных дворянству, автору не удалось найти подобных примеров. Указанием на такую возможность, вероятно, может служить журнальная публикация 1865 года о госпоже Сиверс: «Мы недавно познакомились с одной русской барыней, учившейся когда-то в известном французском магазине, и одаренной большим природным вкусом. Теперь, вынужденная обстоятельствами, она работает дома, делает шляпы, чепчики, куафюрки чрезвычайно мило и берет несравненно дешевле, чем в магазинах»427.

Модный магазин. Бумага, наклеенная на картон, сепия, перо.1844–1846 гг. П.А. Федотов

Всякая торговля служила приманкой для разного рода жуликов. Известная нам Урсулия Ивановна Буасель однажды лишилась ящика с гроденаплем, газом и лентами на сумму 4200 рублей, который обязался доставить из Брест-Литовска 25-летний московский мещанин Гаврила Козлов. Г-жа Буасель прежде всего обратилась в Управу благочиния, затем просила Московское губернское правление «о недаче вновь паспорта московскому мещанину… Гавриле Кузьмину Козлову и о сыске его посредством градских и земских полиции. Но московское губернское правление означеннаго прошения. не известно. почему не приняло? Боясь лишиться значительной. суммы и не зная где искать правосудия против похитителя. собственности», купчиха обратилась с жалобой к московскому генерал-губернатору428 и опубликовала объявление в газете с просьбой о помощи в поимке мошенника и возврате товара»429. Современник описывал кражу (1833) в престижном столичном Английском магазине: «Говорят, поддели английский магазин на несколько тысяч. Кто-то приехал в мундире, выбрал разных вещей для больной своей жены и просил прислать к ней – близко, в трактир «Лондон», – с кем-нибудь из посыльных, называясь графом Ламсдорфом. Тот является. Девка с мнимым Ламсдорфом выходит и говорит своему барину, что к барыне нельзя теперь войти. Он, чтобы англичанину не дожидаться, берет у него вещи, входит в спальню, и кончается тем, что он и девка исчезают чрез заднюю лестницу. Подождав с час, англичанин вглядывается в мнимую спальню – нет никого, далее видит лестницу и догадывается, что его обманули. Пошел к хозяину; тот говорит, что не знает жильца, что он за час пришел посмотреть квартиру, дал задаток и сказал, что пойдет за паспортом, вместо того скорее в английский и успел еще обокрасть. Посмеюсь над ними: кажется, они очень осторожны, а тут схватили тысячи на четыре, говорят, убытку»430.

Нашли ли виновных в двух приведенных случаях, неизвестно. Зато известен «герой» одной из крупных московских краж. «Однажды на Кузнецком Мосту ночью был разграблен меховой магазин Мичинера431. Грабители унесли самые дорогие меха почти на сто тыс. руб., причем каждый мех имел на себе клеймо владельца магазина.

Одному из московских квартальных надзирателей было поручено произвести следствие по этой краже. Призывает он своего агента и спрашивает: «Знаешь ли ты, Карпушка, где меха Мичинера?» Карпушка прыскает со смеха, но, видимо, стесняется сказать. Это интригует следователя, и он настаивает: «Ну, чего хохочешь, если знаешь, говори!» «Знаю, Ваше благородие, да не смею сказать», – уже давясь от смеха, произносит агент. Следователь убеждает, и, наконец, агент сообщает, что меха Мичинера, все до одного, находятся у пристава такой-то части Х. Следователь не верит своим ушам, но он знает, что зря Карпушка врать ему не станет, и, как не щекотливо его положение, докладывает об этом полицеймейстеру Огареву. Х. хотя свой брат, полицейский пристав, но за ним уже давно числятся кое-какия темныя делишки, и потому полковник Огарев идет с докладом к обер-полицеймейстеру. Последний предписывает произвести у пристава Х. обыск, и результат этого обыска превосходит всякия ожидания.

Кроме мичинеровских мехов, у Х. находят отлитаго из золота бычка с бриллиантами вместо глаз, стоимость котораго определяется в несколько сот тысяч рублей. Эта находка освещает другое темное дело»432.

Впервой половине XIX столетия великосветские дамы обеих столиц заказывали туалеты у мадам Сихлер. Однако под этим именем надо понимать целое семейство, так как торговцы и ремесленники, как правило, вели дело семьями.

В 1815 году в Петербурге на Вознесенской улице в доме № 81 квартировал французский подданный Доминик Сихлер433. Осенью следующего года он перебрался на престижную Большую Морскую улицу – в помещение напротив губернаторского дома, где «вновь открыл свой магазин, в коем находятся всякие женские уборы, которые делаются также по заказу исправно и без замедления для отсылки в другие города»434. В 1818 году купец Доминик Зихлер (Сихлер – бытовали оба написания. – Авт.) проживал в доме Кириевского под № 146 на той же улице435. В 1830-х его магазин располагался во владении Храповицких (Б. Морская, 31) и признавался одним из лучших в городе436. Заведение Sichler Marchand de Nouveautes предлагало шляпы, чепцы, платья, кружева, ленты и прочие уборы.

В мастерскую неоднократно поступали царские заказы. После кончины императора Александра I модистка Анна Сихлер руководила созданием и изготовлением траурных платьев для императриц Марии Федоровны и Александры Федоровны, а также для многочисленных великих княгинь и княжон и их фрейлин. Модистка представила в Печальную комиссию куклу в образце траурного платья и его описание: «Ратинное русское платье с крагеном, рукава длинные, около рукавов плюрезы, на шее особливый плоский черный краген с плюрезами, а шемезетка из черного крепа, шлейф у императриц в 4 аршина, для великих княжон 3. На голове убор черного крепа с черною глубокою повязкою и с двойным печальным капором, один с шлейфом, а другой покороче; черные перчатки, веер, чулки и башмаки. В день погребения императрицы соизволят на голове иметь большую креповую каппу, так, чтобы все платье закрывало»437.

Александра Федоровна. Рисовал Ф. Шевалье. 1851 г. С портрета Крюгера

Вскоре последовала смерть императрицы Елизаветы Алексеевны. Ее погребальное платье надолго осталось в памяти москвичей. Мемуаристка писала: «Узнав о болезни ее, проездом чрез Москву, еще задолго до смерти Елисаветы Алексеевны, Мария Феодоровна заказала самой модной в то время в Москве француженке-модистке нарядное белое платье, в котором после должны были положить в гроб Елисавету Алексеевну. Говорят, француженка сделала не платье, а «chef-d’oeuvre» и по нескромности своей не утерпела, чтобы не показать его своим заказчицам. Слух об этом пролетел по Москве, и все барыни стали ездить смотреть на это великолепное, «страшное по назначению своему» платье. Мать моего будущего мужа, Мария Ивановна Каменская, жившая тогда в Москве, не поверила этим слухам. Ей, как простой смертной, показалось невозможным, чтобы на живого человека было уже сшито гробовое платье, и она не поехала его смотреть. Но старушка-генеральша Ковалевская, у которой в доме ребенком воспитывалась Мария Ивановна Каменская, заехала за нею и насильно свезла ее посмотреть на ужасное белое глазетовое платье, от которого приходили в такой неистовый восторг московские барыни…»438 Письма другого современника уточняют, кому именно поручили этот заказ: «Для покойной императрицы зделано было парадное платье, которое, как уверяют, будет надето и положено в гроб; его работали у Сихлера, и одного серебренаго глазету употреблено на оное 70 ар., а шлейф длиною 7-м аршин, удивительно с каким вкусом оно зделано»439.