Мир-фильтр. Как алгоритмы уплощают культуру - Кайл Чейка

Кофейни оказались идеальным тестом для моей теории цифровой географии. Это пространства потребления, в которых представители определенной демографической группы, очень активные в интернете, выражали свои личные устремления посредством траты денег. Пространство кафе объединяло эстетические решения в архитектуре, дизайне интерьера и посуды. Здесь демонстрировались тенденции в напитках и в еде. Особое внимание уделялось выбору музыки с мягкими эмбиентными треками, например лоу-фай ритмам. Каждое кафе представляло собой храм для всех форм современного вкуса – гезамткунстверк, если воспользоваться термином Вагнера[43], обозначающим эстетическое творение с полным погружением, воздействующее на все чувства. Кафе стали для меня первым признаком влияния интернета на культурные вкусы и модели потребления. Именно там его влияние ощущалось наиболее отчетливо.

Подобно тому как первые кофейни Европы в XVII веке служили местом распространения демократических и эгалитарных идей, объединяя разные классы в одном физическом пространстве, кафе 2010-х годов также создавали форму социальной организации. Они оказались местом встреч в развивающейся экономике фрилансеров и специалистов, связанных с цифровым творчеством, – людей, график работы которых выходил за рамки обычных “с 9 до 17” в традиционном офисе и которые совершенно не пользовались офисной инфраструктурой. (Я сам относился к таким людям и дрейфовал между различными бруклинскими кафе для написания статей, знакомясь с лицами других завсегдатаев.) Цифровые платформы не только обеспечивали всю эту географию, но и обслуживали тех, кто находил здесь работу, – будь то водители Uber или графические дизайнеры на платформе Fiverr, предназначенной для фрилансеров.

Когда в 2016 году вышло мое эссе о пространстве AirSpace, читатели приняли изобретенный мною термин, наблюдая это явление в собственном повседневном опыте. Они присылали мне примеры кафе, оформленных в этом стиле, и удивлялись тому, насколько повсеместно тот распространился. Хотя он особенно заметен в кафе, с подобным восприятием можно столкнуться в коворкинг-пространствах, офисах стартапов, отелях и ресторанах – во всех местах, где люди редко находились подолгу и где на обозрение выставлялась эстетика превращения физического пространства в некий продукт.

Однако с годами я понял, что AirSpace – это не столько конкретный стиль, сколько состояние, в котором мы существовали, нечто, выходящее за рамки какого-то одного эстетического тренда. Как и любая мода, визуальный стиль того момента в середине 2010-х годов пришел в упадок. Белая облицовка “под кирпич” теперь выглядела слишком банально, как ранее покрытые пластиком столешницы в доме моего детства в 1990-е годы, и ее заменили ярко окрашенной или более текстурированной керамической плиткой. Ранний грубоватый стиль бруклинских заведений с их переделанной промышленной мебелью уступил место скупому модерну середины века, напоминавшему что-то скандинавское, со стульями на длинных ножках и столярными соединениями. В конце 2010-х годов доминирующая эстетика стала холоднее и минималистичнее: бетонные столешницы и грубые геометрические ящики вместо стульев. Светильники из ржавой сантехники уступили место комнатным растениям (особенно суккулентам) и предметам искусства из текстурированного волокна, напоминающим скорее о богеме Западного побережья, нежели о суровом Нью-Йорке. Ассоциации с Бруклином постепенно сошли на нет (после пандемии 2020 года этот район несколько потерял в привлекательности по сравнению с Нижним Манхэттеном), а типовой стиль начал ассоциироваться не столько с определенным местом, сколько с цифровыми платформами вроде Инстаграма и активно развивающегося ТикТока. В эссе 2020 года писательница Молли Фишер назвала этот стиль “эстетикой миллениалов”; его также взяли на вооружение такие стартапы, как продавец матрасов Casper и сети помещений для коворкинга WeWork и The Wing. Фишер задавалась вопросом: “Закончится ли когда-нибудь эстетика миллениалов?”

Подобные элементы стиля – лампочки Эдисона против неоновых вывесок – оказались менее важны, нежели все сильнее укоренявшаяся принципиальная однородность. Вывески менялись, эволюционируя шаг за шагом на протяжении многих лет, однако одинаковость сохранялась. Еще в XIX веке Тард предсказывал, что в будущем стилистические различия будут основываться не на “разнообразии в пространстве”, а на “разнообразии во времени”.

Каждое новое видоизменение в эстетике становилось повсеместным. Когда-то пиком моды в моем старом бруклинском районе Бушуик являлась невзрачная кофейня в индустриальном стиле под названием Swallow, где мебель часто напоминала вещи с блошиного рынка, затем ее сменило кафе Supercrown – более глянцевое пространство с соответствующими табуретами и огромным световым окном в крыше. После закрытия Supercrown в нескольких кварталах от него появилось местечко Sey Coffee. Спартанская обстановка, в которой суккулентов – некоторые были даже встроены в стены – было больше, чем удобных стульев. Голые кирпичные стены выкрашены в белый цвет. Когда-то в задней части помещения располагалась студия керамики, где изготавливались чашки для кафе, напоминающие о ваби-саби. Не то место, где можно надолго зависнуть, но эстетически оно идеально. Вы почти обязаны продемонстрировать его в Инстаграме, запечатлев свой капучино при ярком дневном свете на полированном бетоне барной стойки. Кафе Sey воплотило в себе универсальную гладкую и общедоступную эстетику, разработанную для цифровых платформ.

Иногда люди в кофейнях выражают недовольство самим наличием плитки “под кирпич”. Но я думаю, что их отталкивал не стиль, а именно однообразие AirSpace. Однородность в разнообразном мире странна и даже слегка пугает. Это явление может оказаться как разочарованием с поисками ожидаемой эстетики в других местах – растущей скукой, – так и ощущением вторжения, ощущением того, что влияние цифровых платформ распространяется туда, куда раньше не добиралось – признак экспансии Мира-фильтра.

Жительница ЮАР по имени Сарита Пиллай Гонсалес заметила эту эстетику в Кейптауне в конце 2010-х годов, когда работала там в некоммерческой организации, занимающейся вопросами урбанизма. Гонсалес восприняла ее как форму джентрификации или даже как отголосок колониализма в постколониальной стране. На улице Клуф в центральной части Кейптауна появились универсальные кофейни в стиле минимализма. Во время нашего разговора Гонсалес перечислила такие их признаки: “Длинные деревянные столы, отделка из кованого железа, свисающие лампочки, подвесные растения”. Подобная эстетика распространялась и на другие заведения: пивные, гастропабы, художественные галереи, дома Airbnb. “Это не только кофейни; даже люди, сдающие дома в аренду или ремонтирующие исторические здания, тоже придерживаются этой эстетики”, – заметила Гонсалес. Аналогичные изменения она наблюдала на северо-востоке Миннеаполиса, когда жила там в 2016 году: складские здания превращались в кофейни, мини-пивоварни и офисы для коворкинга – обычные признаки джентрифицирующегося квартала.

По словам Гонсалес, этот стиль обозначил “глобально доступное пространство. Вы можете переместиться из Бангкока в Нью-Йорк, затем в Лондон, в Южную Африку, в Мумбаи и везде обнаружить одно и то же ощущение. Вы можете легко устроиться в этом пространстве, потому что оно такое знакомое”. Эта однородность контрастировала с общей философией хипстеров 2010-х годов, а именно – с тем, что, потребляя определенные