Мир-фильтр. Как алгоритмы уплощают культуру - Кайл Чейка

создают швы во все более бесшовном мире – в его городах или в его музыке. Способность к потоку – ключ к власти в новую эпоху, как заметил польский социолог Зигмунт Бауман в своей концепции “жидкой современности”, выдвинутой около 2000 года: “Правят самые неуловимые, те, кто может двигаться без уведомления”. То же самое происходит и в Мире-фильтре для тех, кто готов принять любой контент и эстетику, которым в данный момент алгоритмы отдают предпочтение, и не привязывается к какой-либо одной идентичности.

Относиться к тексту Колхаса следует с долей иронии и терпимости к абсурду. Будучи человеком искусства, архитектор имеет склонность к ярким заявлениям, которые не подкрепляются фактами или данными. Его эссе лучше всего воспринимать как провокации – краткие, экстатические видения того, как могла бы функционировать архитектура или как люди могли бы жить в ней в будущем. Еще в 1995 году Колхас считал упадок локальной идентичности следствием интернета. “Город-генерик – это то, что осталось после того, как значительная часть городской жизни перешла в киберпространство, – писал он. – Это место слабых и рыхлых ощущений, немногих и далеких друг от друга эмоций, неярких и таинственных, словно огромное пространство, освещенное одним ночником”. (Эти строки вызывают в памяти повсеместный обычай пялиться в свой телефон в темной спальне, прокручивая ленту новостей.) В этом описании наблюдается сходство с тем, как Мануэль Кастельс объяснял пространство потоков, оттягивающее смысл из пространства мест по мере того, как все больше жизни и культуры происходит не внутри физических локаций, а между ними или через них.

Город-генерик – или пространство потоков, или уплощенный мир – постепенно создает свой собственный контекст со своими нормами и ожиданиями. По словам Колхаса, он “вызывает галлюцинацию нормального”. “Галлюцинацию”, потому что он не является чисто органическим – это технологическое видение, сродни лихорадочному сну, а “нормального”, потому что это гомогенизированный шаблон – повторяющийся образец, повсеместное распространение которого утверждает его собственную нормальность. Типовой город-генерик распространяется неумолимо и бесконтрольно.

Теоретик литературы Гаятри Чакраворти Спивак считается одним из пионеров постколониальной теории. Она родилась в Калькутте (Индия) в 1942 году, но получила образование в таких западных учебных заведениях, как Корнельский университет и Кембридж, и поэтому представляет собой уникальную призму, через которую можно рассматривать и критиковать последствия XX века. “После 1989 года торжество капитализма привело к глобализации”, – пишет она в своем сборнике 2012 года “Эстетическое воспитание в эпоху глобализации”. Оценивая все исключительно с точки зрения финансовой производительности, капитализм превратил многие аспекты жизни, по ее словам, в “почти полную абстракцию” Одним из следствий этого является “отупляющая унификация глобализации”. Согласно Томасу Фридману, мир плоский, но его плоскость оказалась опустошительной.

В предисловии к этой книге я привел один из афоризмов Спивак: “Глобализация происходит только в капитале и данных. Все остальное – это антикризисные меры”. Мы говорим о глобализации политики, культуры и путешествий, но на более фундаментальном уровне Спивак права в том, что по планете действительно текут различные формы денег и информации: инвестиции, корпорации, инфраструктура, серверные фермы и объединенные данные всех цифровых платформ, незаметно просачивающиеся через границы стран, словно ветер или океанские течения. Мы, пользователи, добровольно прокачиваем собственную информацию через эту же систему, тоже превращаясь в текучий товар.

Эта история плоскости важна, потому что она показывает, что у плоскости есть своя история. Гомогенизация Мира-фильтра – это не просто феномен нашего времени; это следствие изменений, которые происходили задолго до появления алгоритмических лент и, вполне вероятно, усилятся в будущем. В итоге каждый раз, когда нам объявляют о грандиозном уплощении, мир каким-то образом находит способ стать еще более плоским.

Такие мыслители, как Оже, Колхас и Спивак, использовали программное обеспечение в качестве метафоры для описания того, как географические локации и страны стали похожи друг на друга в эпоху всепоглощающей глобальной взаимосвязи, и его же называли одной из движущих сил такой гомогенизации. Но в эпоху социальных сетей тот же эффект наблюдается и на уровне человека, включая как потребителей культуры, так и ее создателей, которые зарегистрированы в одних и тех же приложениях. Теперь стирающими различия пространствами, где собираются толпы, являются уже не физические гостиницы и аэропорты, а Твиттер, Инстаграм, Фейсбук и ТикТок. Помимо типового города-генерика Колхаса теперь есть еще и типовой глобальный потребитель, чьи предпочтения и желания в большей степени зависят от используемых платформ, чем от места проживания. В некоторых случаях мы ведем свою жизнь скорее в пространстве потоков, нежели в пространстве мест. Мы только начинаем понимать, что вместе с нашим миром плоскими стали и мы сами.

Я – будучи человеком, который зависает в интернете и работает в журналистике ситом для культуры-как-контента, – являюсь участником и ускорителем этой системы. Не то чтобы мне это особенно нравилось или хотелось, чтобы гомогенизация распространялась дальше. И большинство обитателей Мира-фильтра либо не хотят, либо не подозревают об этом. Но мы ускоряем процесс уплощения, просто пытаясь заработать или развлечься.

Владельцы типовых кафе

Когда я путешествовал по Киото в рамках исследовательской поездки для своей первой книги 2019 года, то в перерывах между посещением садов камней в храмах заглядывал также в городские кафе. В Японии начала XX века возникла культура киссатэн – тихих заведений, где предлагали кофе и не продавали алкоголь; их посещали писатели и интеллектуалы, искавшие спокойной обстановки. Из-за изоляции страны кофе официально появился здесь только в конце XIX века: его привезли голландские торговцы. Японские кафе проектировались по образцу парижских, хотя мало кто из японцев бывал в Париже в те времена – за исключением богатых людей и научной интеллигенции, которая начинала читать и переводить французских авторов.

Друг, живущий в Токио, порекомендовал мне наведаться в “Рокуёся” – кафе в стиле киссатэн, открывшееся в Киото в 1950 году. Найти его было непросто: лестница вела в подвал здания на оживленной улице; неприметная деревянная вывеска крепилась на пестрой бирюзово-коричневой керамической плитке, которую, как я позже выяснил, заказали специально для магазина. Спустившись в кафе, я словно очутился в своеобразной утробе: стены закрывали орнаментированные панели из темного дерева, а в зале выстроились скамьи с кожаной обивкой и двухместные кабинки. С комфортом здесь могли разместиться максимум десять человек. У пожилой пары, управлявшей заведением, я заказал фильтр-кофе и домашний пончик, стараясь говорить практически шепотом, поскольку в кафе царила тишина. Как и другие гости, я сидел в своей кабинке, листал книгу и делал заметки в блокноте. Никто из посетителей не смотрел в свои телефоны – отчасти, по моим ощущениям, потому, что пространство все еще казалось