Материнство - Шейла Хети

А пока остается только лечь к нему в постель, где мое тело с благодарностью прильнет к его телу. Неужели все так просто и надо только переместиться из головы в тело? Подкатиться поближе к нему? Я уже ни во что больше не верю. Как мне обрести ее? Какие две противоположности нужно свести вместе, чтобы снова довериться себе?

* * *

Вечером я расплакалась в объятиях Майлза, а потом мы уснули. Порой я плачу такими жгучими слезами только для того, чтобы почувствовать, как сильно и нежно я его люблю, как хочу, чтобы он был моим, и как было бы ужасно, если бы он моим не был. Майлз разобьет мне сердце, если уйдет. Я даже думать об этом не могу – от одной мысли меня выворачивает. Но зачем об этом думать? Я веду себя как ненормальная. Как будто это и не я вовсе, а какая-то худшая, самая неуверенная в себе часть меня. Он сказал: «Я сделаю все, чтобы спасти наши отношения, но деликатничать, ходить вокруг тебя на цыпочках не стану». А ведь я хожу вокруг него на цыпочках! Майлз утверждает, что так, как сейчас, мы ссоримся только перед моими месячными, но я сомневаюсь – боюсь доверять его интерпретациям. И даже если так оно и есть, не хочу в это верить. Не представляю, что делать, если проблемы не в нем, а во мне.

* * *

Проснувшись утром, я вдруг осознала, до какой степени полагалась на Майлза в расчете, что он меня осчастливит. Какие надежды возложила на него, какого поведения от него ждала. И какую малую долю ответственности взяла на себя за собственное счастье. Теперь я понимаю, что моя жизнь зависит от того, что у меня внутри. Наша жизнь, можно сказать, сидит у нас на коленях. Именно там я свою и видела. Буквально.

Тереза сказала, что многие крепкие, надежные и долгие отношения начинались очень бурно. При всех наших с Майлзом трудностях, у меня никогда не возникало желания долго быть вдалеке от него. Должно быть, я его люблю. Я должна любить то, что есть. Любовь действительно вырастает. Мужчина становится твоей семьей, и как твоя семья была избрана для тебя, так, похоже, и слоняющийся вокруг да около мужчина явился в твою жизнь из той же ткани вселенной, что и плачущий ребенок. По крайней мере, так было у меня, когда я впервые увидела Майлза – вселенная словно растянулась, как делает всегда, когда рождается новая жизнь.

На определенном уровне объяснить любовь невозможно. Ты никогда не сможешь понять почему, и тебе просто придется признать чуждость любви, ее непохожесть на все, что ты испытывала прежде.

* * *

Похоже, сейчас ты в той точке, где вопрос быть или не быть с Майлзом уже не обсуждается. Вообще-то в этой точке ты все время и была. Теперь, когда в твоей жизни есть партнер, пиши себе книгу и радуйся жизни. Не жди, что Майлз заполнит твое время, но будь благодарна за те часы, которые ты сама можешь занять чем заблагорассудится. Он стимулирует твое желание, чтобы ты не потерялась, занимаясь поисками других мужчин. Наше одиночество так полно, что мне не нужно, чтобы кто-то заполнял свободные пространства, потому что свободных пространств нет. И мне так хорошо в его объятиях.

Порой мы злимся друг на друга, хотя должны быть благодарны за то, что – пусть с болью – вместе достигли вот этого места, как бы оно ни звалось. Вместо этого ненависть и отвращение, и невозможность испытывать признательность.

Тем не менее Майлз не уходит, даже когда все плохо и трудно, и это придает уверенности. Что такое постоянство? Что такое стойкость? Папина мама сказала однажды с гордостью: «Я сохранила брак». Когда я спросила, в чем секрет долгого брака, она ответила: «Нужно глотать обиду».

* * *

После того как я накричала на Майлза по телефону, он пришел домой в три часа ночи, и мы не разговаривали весь день. День был ужасный, как и ночь накануне, и мы держали друг друга в объятиях. Не знаю, спала ли я, спал ли он или не спал никто, но в какой-то момент Майлз подтянул вверх мою ночную рубашку и приник губами к моим грудям, потом лег на меня, оттрахал сзади и попытался вставить член в задницу. Я не хотела, но позволила, и получилось плохо, как будто я обгадилась. Мне стало не по себе, и я так ему и сказала. «Расслабься, милая», – ответил он. С чего бы ему вдруг этого захотелось, подумала я, потому что ничего такого мы давно уже не делали. Когда он проник еще глубже, я почувствовала, что не хочу больше, и не хочу, чтобы он кончал в меня там, и отстранилась. Он кончил, а потом откинулся на подушку и долго лежал неподвижно, раскинув руки, приглашая меня. Разгоряченная и потная, я устроилась в его объятиях. Теперь, когда мы снова помирились и успокоились, я снова ощутила полнокровие жизни, ощутила под собой твердую опору дома.

Позднее, в ванной, я заметила на ткани похожее на слезинку пятнышко крови.

Майрон сказала однажды: «Ты можешь справиться с дискомфортом в дружбе; почему же ты не справишься с дискомфортом в романтических отношениях?» Она обратила внимание, что я не терплю даже малейшего дискомфорта, и посоветовала быть снисходительнее: «Будь смелее. Что ты думаешь найти, если сбежишь? А если останешься, то, может быть, поймешь, какая ты сильная, сколько всего ты способна выдержать, увидишь, что боль – это нормально».

Почему я ее слушаю? Потому что она моя подруга? Но все знакомые женщины говорят одно и то же. И я отвечаю одним и тем же. Мы потворствуем друг дружке в самом безумном поведении. Майрон сказала: «По-моему, мне в браке тяжелее, чем ему». Как солдаты подталкивают друг друга, идя в бой, так и мы подталкиваем друг друга к отношениям. «Держись, – говорим мы. – Не убегай с передовой». Вот в чем мы стараемся убедить друг друга – в том, что это передовые линии нашей жизни. Если ты бежишь с передовой, чего стоит твоя жизнь? Мы подбадриваем друг друга: «Ну же, давай, пусть тебя искалечат, уничтожат, сотрут в порошок». Мне еще не встречалась женщина, которая не сказала бы так, или отнеслась к любви легко, как к игре. Мы смелы, мы стоим плечом к плечу. Мы не видим родину. Может быть, потому что у нас больше нет родины. Мы никогда не думали, что продержимся до конца. Но когда мужчины начали умирать и нам всем стало намного легче, спокойнее и свободнее без них, дети сказали: «Им нужно было давно уже бросить наших отцов – им, нашим глупым, отсталым мазохисткам-матерям». Но они выросли в мирное время. Они не понимали волнующего пульса войны.

Вчера за завтраком перед свадьбой Либби какой-то мужчина попросил у одной из женщин подержать ее малыша. Поднявшись из-за стола и обращаясь сразу ко всем и ни к кому, он сказал, что хотел бы, чтобы его жена согласилась родить еще одного ребенка – у них уже двое детей, – но она отказывается и собирается вернуться на работу. Он взял малышку на руки и стал носить по ресторану, а девочка от удовольствия широко открыла рот. Она как будто приклеилась к мужчине, как будто нашла свое, безопасное, место в мире, и выглядела при этом спокойной и довольной. И сам мужчина посолиднел, словно стал другим, словно обрел новое, большее содержание. Взрослые в зале ничего для него не значили. Он подошел к окну: «Какой чудесный сегодня день!» Потом он еще трижды вставал из-за стола, брал малышку на руки и крепко прижимал к себе.