Божьи куклы - Ирина Горюнова

Что-то странно и тоскливо толкалось Марии в грудь. Она задумалась, отогнала пришедшую в голову мысль, потом подошла и взглянула на градусник. Схватив с вешалки пальто, в одних тапках на босу ногу сбежала по лестнице и, приоткрыв дверь подъезда, позвала:

– Кис-кис-кис!

– Мяу? – раздалось неподалеку.

– Ладно уж, пойдем. Рождество же, – произнесла Мария и пошире распахнула дверь. – Давай побыстрее, холодно.

Кошка осторожно и неторопливо, словно не веря происходящему, проскользнула в подъезд и остановилась, вопросительно глядя на женщину.

– Поднимайся, – сказала Мария.

В квартире животное первым делом кинулось к своему детищу и, удостоверившись, что с малышом все хорошо, облизала его, а потом расслабилась и замурлыкала.

Мария налила ей в блюдечко молока и достала пакетик с купленным сегодня кормом. Неожиданный звонок в дверь заставил ее вздрогнуть.

– Кто там? – Не дожидаясь ответа, она распахнула дверь. – Олежка?

На пороге стоял улыбающийся муж.

– Не ожидала? Я решил сделать тебе сюрприз, но, похоже, у меня их будет для тебя целых два.

Он распахнул полы пальто и достал оттуда котенка.

– Вот, подобрал. Я же помню, как ты трепетно относишься ко всякой живности, а на улице мороз. Я решил, что на Рождество это будет хорошим подарком. Как назовешь?

Мария расхохоталась и обняла мужа.

– Проходи, – выдавила она, смеясь. – Боюсь, у меня для тебя тоже есть два рождественских сюрприза. Да еще каких!

Так тихо… Над озером стелется белесоватой кисеей туман, в воде плещется рыба, или, может быть, это только ветерок гонит волны к берегу, и они бьются о полуразрушенные, давно сгнившие деревянные мостки… Вдали вырисовывается упругим горбом остров, похожий на спину большой доисторической рыбы или мифического чудища Несси, застрявшего в мелковатой водице, да так и уснувшего, выставив чешую-деревья навстречу небу, матово-серая муть которого перемежается темными сгустками туч, наплывающими на отражения гигантских рыбьих плавников – холмов острова. В лесу медленно и важно, со знанием дела, кукует кукушка, отсчитывая суеверным скупые года, перекликиваются звенящими голосами птицы, встречая новое утро, и где-то там, вдали наверняка бродит хозяин леса, обходя дозором свои лесные владения. Рыжие, словно облитые солнцем, матерые стволы сосен тянутся вверх, и, подражая им, пытаются выиграть соревнование березы. Мокрые колокольчики ландышей бессовестно пахнут счастьем, вплетая свой запах в единую симфонию свежести и озонового буйства, дурманящего городского жителя, привыкшего к выхлопным газам и ядовитой атмосфере урбанизованной жизни… Все хорошо… В этом чудном Пoозерье все хорошо, и кажется, ничто не нарушает этого спокойствия.

Так повезло, что мы приехали сюда в «плохую» погоду, когда холодно и вовсю зарядили дожди, а народ, собиравшийся на шашлыки, рыбалку и пьяный оттяг, отменил заказ, оставив нас единственными гостями турбазы.

Нашу компанию многие называют странной: не едим мяса, не пьем водку. Мы… медитируем. Наслаждаться природой, ее первобытной мощью и силой, внимательно прислушиваться и присматриваться к миру считается чудачеством, и люди принимают нас за… не совсем нормальных, вернее, чокнутых. Ведь слушать тишину, щебет птиц, вместо того чтобы включать попсовую музыку с поднадоевшим набором бессмысленных слов, – это… чудачество.

Ты… не со мной. Любишь шумные тусовки, приглашения в гости, предпочитаешь толпу и драйв. Что заводит тебя? Очередные победы над длинноволосыми мальчиками или стрижеными девочками (унисекс forever), виноградными гроздьями виснущими на тебе, когда, блистая эрудицией, ты восхищаешь, притягиваешь взгляды, заставляешь плавиться от желания и вожделения и наслаждаешься полученным эффектом, впитывая адреналин в замерзшее свое сердце? Отчего же я до сих пор думаю о тебе и душа моя свивается, скручивается, как засохший чайный лист, горчит послевкусием модных салонов? Могут ли быть более разные, непохожие, полярные существа на земле? И я, понимая все, осознавая бесперспективность и бесполезность, назло даже себе храню тебя под сердцем, вынашиваю, как ребенка, отчаянно, безнадежно, бессмысленно… Возлюбив, я породила чудовище, вернее, подпитала его/твое эго.

Я собираюсь с силами и «ухожу в центр» – собираю хаотичные мысли и изъеденные ржавчиной безысходности чувства и опускаю их в «центр» – точку ниже пупка, откуда и стараюсь осязать этот мир. Находясь в точке баланса, ты можешь контролировать потоки энергии, не растрачивать даром последние крупицы сил, потому что иначе остается только кричать, глупо, зло, беспощадно выть, вытянув шею и напрягшись в струну, словно некая безумная выпь, замершая камышовым стеблем в своем болоте и до одури уставшая жить.

Я не хочу любить, не хочу страдать, в моей анахате поселился огромный серый булыжник, который даже не дает мне нормально дышать, только судорожные короткие всхлипы местами прорываются наружу, сквозь толщу комковатой боли.

– Мам, ты меня любишь?

– Конечно, котенок. Спи.

– Я никогда никуда не отпущу тебя. Когда ты отпускаешь мою руку, я уже скучаю. Дай мне твою кофточку, я обниму ее и засну.

– Конечно, моя хорошая. На…

Я убегаю от себя. Убегаю от дочери туда, к озеру – прохладному ледниковому озеру, пытаясь взять у него эту тихую мощь, чтобы поселить ее в своем «центре», чтобы не сойти с ума или (дай бог!) снова научиться радоваться каждому наступающему дню.

Сегодня мы разучиваем новые движения цигун, работаем с энергиями, медитируем. На какое-то время становится легче, особенно если с тобой бок о бок друзья, такие, с которыми не чувствуешь себя отверженной.

Прибегаю в дом, радостная и счастливая, наполненная светом и надеждой. Муж сидит за столом с чашкой чая, мерно стуча о ее керамические края металлической ложкой, и вызывающе бросает:

– Опять шаманила?

– Да.

– Не надоело?

– Нет.

– Мне противно видеть, как ты перед ними лебезишь. На цыпочках ходишь.

– Ошибаешься.

– Как же… Догадываюсь, что между нами все кончено. Одного не пойму: зачем мы продолжаем эту комедию? На фиг ты меня сюда притащила? Что волком смотришь?

Его взгляд неотступно сверлит меня, точно пытается сломать тот хрупкий стерженек силы, который еще помогает мне держаться прямо, не скрючиваться, как больному подагрой, не сдаваться. Война в отдельно взятой ячейке общества… Отворачиваюсь и ухожу. Мне нечего сказать. Я не могу объяснить ему, как бы я могла ощущать мир, если бы в нем еще существовала любовь, которая связывает два существа на этой земле. Нас нет в этом мире, в смысле, нас двоих в едином пространстве просто нет, это лишь остатки ветхого фантома, изъеденного молью фетра, который рано или поздно рассыплется, расползется на атомы, оставив только зигзагообразный след zero. Агония отношений мучительна.