Кузина Филлис. Парижская мода в Крэнфорде - Элизабет Гаскелл

Дом, где я ощущал себя столь необходимым, погрузился во тьму печали, словно туча заслонила от него солнце. Каждая живая душа горевала о Филлис. Даже бессловесные твари, казалось, знали и любили её. Работники трудились по-прежнему: не поддаваясь искушению безнадзорностью, каждый из них старался оправдать оказанное ему доверие. На следующее утро после того, как с Филлис сделался припадок, мистер Хольман, собрав людей в пустом амбаре, обратился к ним с просьбою молиться об его единственном чаде, после чего признался, что не может думать ни о чём на свете, кроме своей девочки, лежащей при смерти, и потому призывает их исправно работать без руководства. Вняв слову хозяина, честные слуги трудились, как я прежде уже говорил, не покладая рук. На каждом лице лежала печать тревоги и грусти. Утрами, когда скорбящий дом ещё стоял окутанный серою дымкою, работники по одному наведывались к Бетти. Она излагала последние известия, всегда немного преломлённые сквозь призму её ума. Крестьяне уныло слушали, в безмолвном сочувствии качая головами.

Как ни добры были эти простые бедные люди, на них не следовало полагаться в том, что касалось до быстрой и точной передачи поручений. Обязанности посыльного с готовностью принимал на себя я. Однажды Филлис потребовался холодный компресс на голову, и я помчался к сэру Уильяму Бентинку просить льда из его погребов. В другой раз мне поручили отправиться в Элтем (верхом ли, на поезде ли – как угодно, лишь бы скорее) и привезти на консилиум тамошнего доктора: возникли новые симптомы, и мистер Браун, врач из Хорнби, счёл их весьма тревожными.

Долгими часами я сиживал в остеклённом фонаре на площадке лестницы, близ старых часов, и прислушивался к звукам, что доносились из спальни больной, изредка нарушая душную тишину неподвижного дома. С мистером Хольманом мы часто встречались, но редко разговаривали. Он очень состарился. За дочерью супруги ходили сообща: казалось, в тот печальный день Господь поровну отмерил им необходимых сил. Забота о Филлис была для них священна, и ничьей помощи они не хотели. Даже Бетти допускалась к своей госпоже лишь в случае крайней необходимости.

Однажды я увидал Филлис сквозь приоткрытую дверь. Прелестные золотистые волосы давно остригли, на лбу лежали намоченные тряпицы. Больная с усталой монотонностью мотала головой, закрыв глаза и вполголоса напевая гимн вперемежку со стонами боли. Миссис Хольман сидела рядом. Не плача, она терпеливо и нежно меняла дочери компрессы. Пастора я сперва не заметил и лишь спустя несколько секунд различил в тёмном углу его коленопреклонённую фигуру с молитвенно сложенными руками. Дверь закрыли, и более я ничего не увидел.

Как-то раз к мистеру Хольману явились посетители. Брат Робинсон и другой священник пришли повидать его, прослышав о выпавшем ему «испытании». Встретясь с ним на площадке лестницы, я вполголоса доложил о визитёрах. Он странно встревожился:

– Они станут просить, чтоб я раскрыл перед ними душу. Я не смогу, Пол. Останьтесь подле меня. Эти люди желают мне добра, но духовная помощь в такое время… Бог, один лишь Бог может её дать.

Итак, я пошёл с мистером Хольманом. Оба посетителя, священники из близлежащих деревень, были старше его годами, но, очевидно, ниже по образованию и положению. По-видимому, моё присутствие казалось им излишним, но я, помня просьбу хозяина дома, остался в комнате и приличия ради сделал вид, будто читаю одну из принадлежавших Филлис книг, хотя в действительности не смог прочесть ни строчки. Вскоре меня пригласили на молебен, и мы все опустились на колени. Брат Робинсон «вёл», делая обширные цитации – большею частью, насколько я помню, из книги Иова. Если чтение Библии есть молитва, то молитва брата Робинсона основана была на стихах: «Вот ты наставлял многих… А теперь дошло до тебя, и ты изнемог; коснулось тебя, и ты упал духом»[22].

Посетители поднялись, я последовал их примеру, но мистер Хольман продолжал стоять на коленях. Через несколько минут, когда и он кончил молиться, мы, все четверо, чинно сели. После недолгого торжественного молчания Робинсон заговорил:

– Мы печалимся о тебе, брат Хольман, ибо горе твоё велико. Но мы желали бы тебе напомнить, что ты свет на вершине горы, и паства неусыпно смотрит на тебя. Давеча брат Ходжсон и я толковали о том, в чём теперь состоит твой долг, и мы пришли помочь тебе его исполнить. Прежде всего, Господу угодно, чтобы ты явил нам всем достойный пример смирения.

Услыхав это слово, бедный мистер Хольман видимо содрогнулся. Полагаю, в более счастливые минуты жизни наставления братьев по священству мало его тревожили, но теперь он был ослаблен своею бедою и в призыве смириться услышал утверждение неизбежности страшной утраты. Однако добрый мистер Робинсон был слишком глуп, чтобы это заметить.

– Все кругом говорят, – продолжал он невозмутимо, – что надежда на выздоровление твоего чада ничтожно слаба. Вероятно, тебе следует вспомнить об Аврааме, который, повинуясь велению Господа, готов был умертвить единственное своё дитя. Пусть его покорность послужит тебе примером. Позволь нам услышать из твоих уст: «Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!»[23]

Мистер Робинсон умок, ожидая ответа. Я нисколько не сомневаюсь, что мистер Хольман старался принять то, о чём говорили ему его собратья, однако не смог. Сердце слишком живо билось у него в груди, и было оно не из камня, а из плоти и крови.

– Я скажу это Господу моему, когда Он даст мне силы… Когда час пробьёт. – Брат Робинсон и брат Ходжсон переглянулись и покачали головами. Очевидно, они не ждали, что их призыв будет встречен отказом. Мистер Хольман, точно говоря с самим собою, прибавил: – Надежда ещё не угасла. Сердце, что дано мне Богом, весьма восприимчиво к ней, и я не стану упреждать время. – После этих слов он поворотился к своим визитёрам и заговорил громче: – Братья, Господь да укрепит меня, когда придёт время. Когда смирение, к коему вы меня призываете, станет необходимо. Пока же я не ощущаю его, а того, чего не ощущаешь, не следует и говорить. Не желаю, чтобы слова мои стали заклинанием…

Видно было, что мистер Хольман начинал уже сердиться. Речи его привели двух пастырей в немалое замешательство, и все же после непродолжительного молчания брат Робинсон, снова покачав головой, продолжил своё наставление:

– Сверх того, мы просим тебя внять голосу бича, что занесён над тобою, и размыслить о том, за какие грехи послано тебе сие испытание. Быть может, ты слишком много сил уделял твоей ферме и твоему скоту? Быть может, мирские науки внушили тебе пустые тщеславные мысли и ты позабыл о божественном? Быть может, ты сотворил из дочери твоей кумира?

– Я не могу ответить… Я не стану отвечать! – воскликнул отец Филлис. – В грехах своих я покаюсь перед Богом, и если будут они, как багряное[24] (а таковы они и будут в Его глазах), – прибавил мистер Хольман кротко, – то я найду утешение в том, что скорби посылаются нам Господом не от гнева, а во очищение.