Вот оно, счастье - Найлл Уильямз

Первая служба привлекала паству постарше. Едва ль не призрачно и в сопутствующем облаке недорогих цветочных духов Женский придел заполнялся антикварным собранием дам в шляпках и капорах всех оттенков, стилей и устройств. Как я уже говорил, бытовало неписаное, однако всем понятное распределение по рядам: в первом, прямо напротив Матью Лири в Мужском, – миссис Фроли, в один прекрасный день решившая жить дальше и уже достигшая фольклорных ста лет, к каковому возрасту жизнь устранила в ней всякий сантимент и наделила ее свирепым и лютым взглядом древней вороны. Среди старших старшинство учитывали – в Фахе выживание было единственной значимой победой, и любому, кто задерживался на планете так надолго, даровалось соответствующее почтение. Рядом с миссис Фроли – миссис О Доннелл, девяностолетняя птица-молодица в дальнозорком поиске потенциального супруга в соседнем приделе. Взгляд устремлен вперед; эти женщины возносили свои молитвы вневременным приблизительным шепотом – кажется, вот так молится сама сыра земля, бусины четок текут сквозь пальцы подобно круговой реке души.

Мужской придел начал заполняться вслед за Женским. Очевидно было, что кто б там в неведомом далеке ни просчитал Стандартный Размер, ноги в Фахе ему не соответствовали. Из-за несуразности в замерах или падкости на фасонистое – или от нежелания признавать, что от топтания по земле ноги у них разнесло несусветно, – женщины носили обувь изумительно не по ноге. Мужчины не лучше: из резиновых и обычных сапог – в черные ботинки, какие могли б сойти за лодки; на первую Мессу ноги-то приволакивали, кто-то левую, кто-то правую, кого-то изувечило животное, кто-то попал ногой в колесо, под колесо, кто-то лишился пальца, кто-то двух, а кому-то их скрючило, у кого-то шпоры, щиколотки раздуты и по-всякому шатки-валки, кому-то ногу попортило сельхозтехникой так или иначе (то есть всеми способами, какие сельское хозяйство способно устроить), походки испорчены в малом или по-крупному, а поверх всего этого (и в дань, и в развитие традиции прадедушек и прабабушек, приходивших в деревню босиком, с обувкой в руках, кою надевали лишь у одного из четырех крестов и в церковь вступали свежеобутыми) надевали они лучшую обувь, и, пусть зашнурованная и начищенная, от редкого ношения и бед с ногами была она сущим смертоубийством.

Итак, общий вздох, когда все уселись. И мое чувство, что я нахожусь в обществе личностей героических или нуждающихся в исцелении.

Первую службу вел Отец Том. Он произнес ее стремительно и без проповеди, эдак по-деловому, при кованой-то вере всех прихожан проскочила она как по маслу. В те времена ты был скорее свидетелем, нежели участником, наблюдал, как происходит Месса, а затем тебя спрашивали: Успел ли на Мессу? – и возникал миг неуверенности, успел ли.

Латынь взмывала и зависала над уставленным свечами алтарем, словно воздушная резьба, причудливая, и вычурная, и иномирная – как раз таким в то время полагалось быть Богу. Кристи недреманно высматривал Анни Муни и лишь когда к Причастию уверился в том, что ее тут нет, сел поглубже на скамью и все его тело расслабилось. По-моему, только мы с ним и не причастились. Миссис Фроли получила причастие первая, торжественность персоны и целый прожитый век обязали Отца Тома дождаться ее у ограды, в той паузе кто-то из Келли громыхнул патеной, за что заслужил подзатыльник, какой получит позднее.

До следующей службы предстояло скоротать некоторое время. Мы выбрались наружу вместе со всеми, а поскольку Кристи обустроил у себя в уме, как и где он желает впервые увидеться с миссис Гаффни, мы вышли из деревни и подались к реке.

– Она будет к десяти, – сказал он, вытащил папиросы, вотще похлопал по карманам в поисках спичек и, когда я зажег ему, выпустил часть того, что в нем копилось, целой лестницей дыма.

Размышляя об этом сейчас, я думаю, до чего маловероятно это: через шесть десятков лет человек способен сохранить в себе полоумную, старомодную, наивную, однако все еще живую грезу о счастливой развязке, о новой встрече с женщиной, которую любил десятки лет назад, и воображать, что результат будет отличаться от катастрофического.

Если и разговаривали мы у реки, я забыл, что было сказано. Скорее всего, ничего значимого.

За полчаса до десятичасовой службы Святая Цецелия была битком. Вот это да, – словно говорила церковь, и собралась теперь совсем другая паства, примечательная яркостью цвета и безмолвием невыраженной радости, что Христос вновь воскрес. Мы увидели, как Дуна и Суся двигаются по Церковной улице, и проводили их в Длинный придел; Суся, осененная триумфом прыгучей прически, сделалась на дюйм выше, возвеличенная свитой в составе постояльца-электрика и Дуны, плененного великолепием происходящего.

– Ну дела.

Когда мы прошли мимо Мика Мадигана, вставшего в дверях, все ряды были заполнены. Никакой на белом свете разницы Дуне в том не было – он выбрал ряд где-то посередине, подождал, чтоб сидевший с краю чуть подвинулся, затем села Суся и сдвинулась вбок, следом сел Дуна и сделал то же самое, затем Кристи, а потом и я. Смотреть вдоль ряда, притиснутого к стене, я не дерзнул. Но ровно это же происходило по всей церкви по мере того, как спешили внутрь последние христиане, преклоняли колена и не глядя усаживались на свободное место, которого до того мига не существовало. Ряд затаивал дыхание, теснился гармошкой, и церковь превращалась в единое живое море отмытых, отутюженных, отшампуненных и надраенных до блеска.

Перед службой паства участвовала в одной из свойственной человечеству забав: оглядывала себя. Пасха – время шляпок, и Маура Секстон перещеголяла саму себя, нацепив головной убор, который в этом году украшали не только перья, но и фрукты. Морин Мунгован, уполномоченная погодой, надела свободное платье из лимонного льна. Присутствовал страж правопорядка Гриви, Буфа в своей дневной версии, а также Шила Сулливан, утиравшая сыну рот носовым платком – раскроенной надвое пеленкой. То был мир детей, вертевшихся, возившихся, усаженных, болтавших ногами, – Прекрати сейчас же, – крутившихся, глазевших во все свежее лицо и распахнутые глаза на загадку взрослого, стоящего позади на коленях, втащенных обратно, вновь усаженных, но вновь соскальзывавших, обнаруживавших, что церковные скамьи – идеальные пиратские сходни, крепостные укрепления, а если протиснуться мимо коленок или всего одной пары, можно пройтись рядом с коленопреклоненными и по неписаному закону Церкви оказаться недосягаемым для замечаний, пока не вспомнишь, что на кону шоколадка.

Кто-то еще из Келли звякнул в колокольчик, и из ризницы показался Отец Коффи. Главенство праздника проступило в пыланье щек его – оттененные белизной облачений, они придавали ему пасхальный вид. Службу он провел с возвышенной серьезностью, словно впервые, и меня это тронуло – как трогает нечто утраченное. В его устах “Кирие” и “Конфитеор”[53] – каменные скрижали, древние и непререкаемые. Он вскидывал лицо и обращал кверху ладони, словно сквозь витражное окно над Длинным приделом можно поймать солнечные лучи, отраженные прямо от воскресшего Христа.