Звени, монета, звени - Вячеслав Шторм

– Ой ли? Скромность – не твоя стезя, Илбрек Мак-Аррайд! Знаешь ли ты Ниам, дочь моего отца?

– Нетрудно сказать, знаю я дочь Меновига и Крейде Эоратской. Прекрасна твоя сводная сестра, как вечерняя звезда. Одна лишь дева в Ардкерре превосходит ее в красоте и уме, и женщина эта – ты, госпожа моя.

– Тем лучше. А знаешь ли ты, славный Илбрек, что похитил сердце Ниам? Что с тех пор, как увидела она тебя, не мил ей ни один другой мужчина в Пределе?

– Нет, госпожа, мне это неведомо. И сожалею я всем сердцем, что причиняю сестре твоей боль.

– Так исцели эту боль, – вмешивается Ард-Ри. – Если только пожелаешь ты, с радостью отдам я Ниам тебе в жены. Сам же сказал ты: прекрасна она обликом, разумна речами, а кроме того, и по отцу, и по матери происходит из славных родов, и не будет урона твоей чести от этого союза. Клянусь Всеблагими, Этайн, ты права! Если бы сочетался доблестный Илбрек с твоей сестрой узами брака, нелегко было бы найти более достойную пару!

Вновь смеется Этайн, крепко целует мужа и ласково смотрит на Илбрека.

– Ну же, храбрый воин! Неужто робеешь ты перед трепетной девой? Неужто лишь пустые слова для тебя просьба Ард-Ри?

Пристально смотрит на нее сын Аррайда.

– Доставлю ли я радость своим согласием тебе, госпожа моя?

– Странен твой вопрос. Знаешь ты, что всем сердцем люблю я Ниам, что ее счастье будет и моим счастьем. Да и тебе, доброму моему другу и правой руке супруга моего, желаю я лишь добра.

На мгновение зрачки Илбрека сужаются как у рыси перед прыжком. Пристально смотрит он на Этайн и Ард-Ри, а потом вновь прижимает руку к сердцу:

– Что ж, если так, то я согласен. А теперь прости меня, госпожа, но мне нужно идти.

– Подожди, достойный Илбрек, – останавливает его Сильвест. – Прости, жизнь моя, но именно поиски нашего славного гостя привели меня сюда. Мне нужно срочно поговорить с ним.

Этайн притворно хмурится:

– Что ж, тогда идите, о премудрые мужи, занимайтесь своими многотрудными делами. Надеюсь увидеть вас обоих за ужином. Я спою новую песню, которую посвящаю тебе, Коранн.

– …Ты просишь невозможного, о господин мой! Я и любой из моих людей всегда рады служить тебе во время войны и во время мира, и премного почитаю я Гуайре Менда, славного и мудрого воина. Но сын его тяжко оскорбил меня, и не только меня – необдуманные слова его уронили тень на весь род Аррайд. Личную обиду всегда могу простить я, обуздав свой гнев, но обиду рода – никогда. Знаю я, что мудрый справедлив, и не станешь порицать меня за это.

– Да, немного можно найти более тяжких обид, чем обида рода.

Сказав это, я замолкаю. Молчит и молодой Бранн, сидящий рядом со мной, напротив Илбрека. Лишь в глазах голубых полыхает пламя ненависти. Кажется, еще миг – и забудет юноша о моем присутствии, с голыми руками бросится на обидчика, зубами в горло вцепится.

– И всё же, поскольку Бранн, оскорбивший меня, принадлежит к твоим людям, господин мой Луатлав, и вдобавок случилось так, что четверо воинов Ардкерра уже погибли от моей руки, хотя – Всеблагие свидетели – я не желал того, я готов смириться.

Илбрек говорит, обращаясь лишь ко мне, будто сына Гуайре нет в комнате.

– Вот мое условие: Бранн прилюдно принесет извинения мне и всему роду Аррайд, признает свои слова необдуманным пьяным бредом, а сверх того – род его уплатит три кумала красным золотом. Тогда, и только тогда, оставлю я его в живых.

– Ты слышал слова могучего Илбрека, Бранн?

– Слышал, о господин мой и повелитель.

– Каков будет твой ответ?

– Нетрудно сказать! – Голос вскочившего со своего места юноши звенит разящей бронзой. – Слушай меня, сын Аррайда! Не устану я превозносить хвалу Всеблагим за то, что не удержали они твой мерзкий язык в ту минуту, когда бросал ты мне вызов! Может, и будет завтра моя голова свисать с дышла твоей колесницы, но здесь, при господине моем, Коранне Луатлаве, и где угодно, и перед кем угодно, готов я повторить свои слова. А сверх того еще скажу тебе, гость, забывший о приличиях: пусть падет на меня гнев моего владыки, пусть изгонит он меня, лишит рода, но ни за какие сокровища не променяю я право завтра встать против тебя на широкой Маг Окайн с оружием в руках!

– Ты сказал, – устало киваю я. – Да будет так, хотя видят Всеблагие – я и твой отец желали бы услышать другое… Ты хочешь что-то добавить, Лоннансклех?

– Только одно, мой господин. Ни для кого не секрет, что как бы ни был хорошо подвешен язык у этого юноши, не устоит он против меня в бою, а я не хочу, чтобы меня называл убийцей младенцев. Так вот мое слово: поскольку обида нанесена не столько мне, сколько роду Аррайд, то любой из его членов по закону может выступить вместо меня. Завтра против сына Гуайре Менда встанет мой сын Сиге. И если случится так, что одержит Бранн победу, клянусь я своей честью не мстить ни ему, ни кому другому из его рода. Что скажешь ты на это, о мой господин?

– Отрадно мне слышать такое. И впрямь, лишь немногим отличаются сын твой и Бранн годами. Куда больше чести будет Сиге одержать победу, чем тебе убить того, кто пока не сравнился с тобой в доблести. Что скажешь, Бранн?

– Я тоже согласен, повелитель. Но если Сиге падет от моей руки, то пусть знает его отец: я не даю никаких клятв, кроме одной – мы еще скрестим с ним оружие!

– Да будет так!…

Голова. Мудрый

– Уф, я, кажется, совсем отвык от жары. Как считаешь, о Мудрый, не проветрить ли нам здесь немного?

Тон воина был, как всегда, чуть насмешливым, но к этому я уже давно привык.

– Или это не солнце виновато, а мы сами: так часто и помногу думаем, что от дум наших тяжких становится трудновато дышать… Ну, так как?

Я пожал плечами. Фрэнк подошел к окну и распахнул его настежь. В комнату ворвался свежий, бодрящий ветерок. Даже я на минуту оставил свои раздумья и вдохнул его полной грудью.

– Весна…

Да, зима с каждым днем всё больше сдавала свои позиции. Лайдор, затопленный талой водой, подставлял свои древние стены и башни яркому солнцу, на деревьях в парках и садах со дня на день должны были появиться почки, уже слышались голоса первых птиц, возвращавшихся в родные места. Повседневная жизнь Львиного города и всего Северного Предела неудержимо входила в новый виток, с каждым днем всё разительнее изменяясь.

А разгадка ребуса, над которым я и мои товарищи тщетно бились вот уже без малого три луны, не становилась ближе и на волос!

Трейноксис, Трейноксис, Трейноксис… Кто же ты такой? Кто или что?

Фрэнк накинул куртку, повесил на пояс меч и потянулся за своим неизменным шлемом, без которого он никогда не выходил на улицу в родном Пределе. Всё еще никак не может привыкнуть к своим меткам на щеках. Точнее, к статусу, который они символизируют и который для самого Фрэнка ныне недоступен.