Запах искусственной свежести - Алексей Козлачков

Это все пересказал Денисову снятый штабистами часовой. С новым караулом, солдатами комендантского взвода, разговаривать было бесполезно, поэтому уже к обеду Муха заметно почернел и обессилел. «Бросьте страдать, Федор Николаевич, – резко выговаривал мне Денисов, – ступайте лучше к солдатам и проверьте боеукладки, комплектацию, ружкомнату, внешний вид – словом, все, что под руку попадется… Сейчас начнут рыть, и не исключено, что глубже всего у нас с вами. О своей дальнейшей службе лучше побеспокойтесь. А Мухин… он не молодой солдат, не пропадет, два дня ямы уж как-нибудь и без воды выдержит, иначе мы с вами ничему его не научили». И добавил: «Давай, Федя, давай… Ступай взбодри там всех, иначе нас с тобой так взбодрят кумулятивным в задницу, что никакое разнесенное бронирование не поможет…»

Я пошел всех взбадривать, но солдаты уже и сами понимали, что происходит, и предались усиленному копошению, то есть серии телодвижений, которые в воинском неписаном артикуле называются «устранением недостатков». Как и предполагал Денисов, навалились на нас со всей нерастраченной штабной энергией, и недостатков нашлось великое множество, несмотря на практически круглосуточное их устранение. Кроме трех гранат, оказавшихся не в тех кармашках ранцев, некомплекта ломов и нескольких порванных противогазов, нашли, что у нас нет расписания политзанятий и почти у всей батареи конспекты по политзанятиям разорваны на письма девушкам и матерям, а также содержат неприличные изображения крылатого миномета, очень напоминающего известно что… А заряжающий второго взвода пятого орудия гвардии ефрейтор Затухаев на вопрос офицера политотдела о составе блока НАТО бодро доложил, что кроме прочего в него входят Грузия, Армения, Азербайджан… Пакистан с Китаем – это уж как пить дать… «Япония, Коста-Рика, Новая Зеландия, Гвинея-Бисау, – повторял солдат названия стран, отчасти подсказанные ему наводящими вопросами хитрого проверяющего; впрочем, Минск, Витебск и Вышний Волочёк ефрейтор с понимающей улыбкой отверг: – Надсмехаетесь, да, товарищ майор?» Но майор вовсе не шутил. И теперь уже становилось абсолютно ясно, откуда в этой батарее завелась наркомани́я, непонятно только, как они в цель попадают с такими конспектами…

Уставший Денисов даже посетовал мне раздраженно: «Чем вы только там на политзанятиях занимаетесь, Федор Николаевич?!» Хоть и сам прекрасно знал: чем бы мы там ни занимались, дело было не в этом. И нам действительно вскоре стало совершенно ясно, что этот кумулятивный заряд нас с Денисовым не минует; но чуть позже и эти переживания показались нам пустыми.

Проверяющие рыскали повсюду; все солдаты и офицеры батальона были необыкновенно взвинчены и угрюмы. Батальон закружился в показухе, поскольку проверяющие, рассыпанные по ротам, присутствовали на всех мероприятиях, едва только не контролируя процессы опорожнения в батальонном сортире. Все ходили побритые и подшитые; офицеры перестали собираться и играть вечерами в карты, солдаты материться. Это был уж не боевой парашютно-десантный батальон, а пионерлагерь «Артек» перед всесоюзным слетом пионерии.

Наутро следующего дня после зарядки, собравшись бриться, я не нашел своего заветного одеколона. Мысль о воровстве не пришла мне в голову, поскольку в батарее до сих пор не было замечено ничего подобного. Прежде бывало – батальонный доктор, горький пьяница, поскольку его бросила за время службы в Афганистане жена, выпивал офицерские одеколоны почти открыто, покуда все бывали в нарядах или в ученье, но, поскольку доктор он был хороший и многих спас, ему все прощалось. Тому уж минуло больше полугода, новый доктор одеколона не пил, а от всех болезней лечил по армейскому обычаю матом и зеленкой. Тем более что пить «Свежесть», скорее всего, было не слишком приятно: и запах синтетический, да и пенные пузырьки, образуемые при малейшем взбалтывании, должны были мешать усвоению продукта, хотя спирт в нем все же был. Прежнего доктора пенные пузырьки, правда, не останавливали, и тогда у меня пропала пара флаконов «Свежести», но, сдается, он знал какой-то способ дополнительной очистки этого шампуня, неведомый простым смертным; химию ведь в мединститутах изучают. Я пытался припомнить – не забыл ли я его вчерашним утром, когда брился перед нашей палаткой возле бочки с водой. Но вспомнить точно не мог – столько всего произошло за эти три дня! Просто полез под койку в снарядный ящик, где хранились мои скромные пожитки и книги, и взял себе новый флакон. Затем в борьбе с комиссией и жарой прошел еще один невыносимый афганский день, конец которого ознаменовался новым происшествием.

После ужина, когда уже смерклось, раздалась автоматная очередь прямо рядом с нами, затем послышались крики. Мы с Денисовым выскочили из своей палатки – стрелял часовой комендантского взвода, тот, что охранял нашу яму. Вскоре сбежалось и начальство вместе с проверяющими. Перед нами предстал размазывающий по лицу кровавые сопли Карась, он оглядывал собравшихся исподлобья. В яме стоял спокойный, едва заметно улыбающийся Мухин. Часовой рассказал, что Карась сначала попробовал его отвлечь, а потом что-то кинул арестованному в яму. «Что-то» оказалось, конечно, флягой с водой. Что еще можно было дать сидельцу в яме? Якобы Карась еще и хватал часового за рукав, отворачивая от ямы, за что получил прикладом по физиономии, а затем часовой дал очередь для привлечения внимания. «Да-а-а, дисциплинка здесь. Хорошо еще, ему бабу в яму не привели и кинули только воды, а не водки», – грозно сказал штабной подполковник из проверяющих, поднял злополучную флягу, подбросил ее в руке, как главную улику, – и протянул Денисову. Капитан посмотрел на штабного как на душмана, казалось, еще секунда – и он ударит снизу по фляге и она полетит в лицо проверяющему. Я почувствовал, что и сам с удовольствием ударил бы не только по руке, но и по злобно-насмешливому лицу подполковника; однако я поспешил принять флягу вместо Денисова, чтоб не случилось худшего. Как все же стереотипно билась военная мысль, даже в фантазиях начальства: бабу, водку, покурить… «Разберитесь здесь, товарищ капитан, – сказал командир батальона хмуро, но спокойно. – Выйдет Мухин – посадите этого, – кивнул он на Карася, – будет знать, как часовых за рукава хватать».

Все разошлись. Остались только мы с Денисовым, Карась и несколько солдат из нашей батареи. Я построил всех, кто был не на службе. Денисов вывел Карася перед строем и постучал костяшкой согнутого указательного пальца по голове солдата в такт говорению:

– Ну и что ты, са-алдат, сделал? Ку-у-у-усок му-до-зво-на! – Последнее слово Денисов особенно четко, по слогам отстучал по лбу Карася. – Ему же утром уже выходить, твою мать! Хочешь, чтоб ему еще трое суток добавили от проверяльщиков? Ты уже свои схлопотал.

И, обращаясь уже ко всему строю, сказал:

– Вы что, не понимаете, что сейчас происходит? Они же сейчас ищут, к чему прицепиться. Чтобы все, что мы с вами сделали, вся кровь, пошло псу под хвост… вы этого хотите, да? И наградные, и отпуска… Муха завтра уже будет в строю, так какого же…

Тут он захлебнулся от возмущения на полуслове, махнул рукой и пошел в палатку, не оставив никаких распоряжений. Потом от палатки уже он позвал меня и велел объявить Карасю трое суток от своего имени. Я вернулся к строю, выполнил его указание и распустил всех готовиться к отбою.