Святой праведный Алексий Мечев - Анна А. Маркова

с моей знакомой дамой X. Она и я имели до революции имения в Тульской губернии, они были смежными. Знал я ее прекрасно, когда она была еще девушкой, поддерживаю знакомство и теперь. Она овдовела и поселилась в Туле. У этой дамы — единственный сын, жил и служил на Украине, где был мобилизован, и неоднократно его жизнь подвергалась там большой опасности. Вот скоро два года, как она получила от него последнее письмо, извещавшее ее, что он жив и здоров, и с тех пор от него нет никаких вестей.

Моя знакомая была в отчаянии. Ее горе было так велико, что она даже захворала. Однажды одна старая женщина, видя отчаяние моей знакомой дамы, посоветовала ей съездить в Москву, говоря, что есть там старый священник отец Алексий Мечев, служащий в каком-то храме, который может сказать ей, жив ли ее сын или нет. Она, по крайней мере, будет знать, как за него молиться. Моя знакомая послушалась и весной приехала в Москву. Она остановилась у нас и на другой день отправилась в указанный ей храм. Войдя в него, она спросила, кто служит, и получила ответ: «Отец Алексий!» — тот самый священник, которого она хотела видеть.

Отец Алексий не произвел на нее с перво го раза глубокого впечатления. По внешности, по ее словам, он напоминал обыкновенного сельского священника. Служил очень просто, но хорошо, и настроение у нее было очень молитвенное.

С нетерпением она ожидала конца службы, чтобы подойти к о. Алексию и спросить его о сыне, как ей советовала женщина в Туле. Обедня окончилась, и бывший в церкви народ стал подходить ко кресту. Со всеми двинулась и моя знакомая. Когда ее стало отделять от отца Алексия два-три ряда прихожан, он внезапно высоко поднял крест и, через головы лиц, стоявших впереди, дал ей его поцеловать, быстро проговорив: «Молись, как за живого».

Все произошло так неожиданно и так взволновало мою знакомую, что она расплакалась и выбежала из церкви. Придя к нам, долго не могла успокоиться и вечером уехала в Тулу с проблесками какой-то надежды.

Представьте себе, что вчера она снова приехала к нам и сообщила, что на днях получила письмо от сына из Болгарии, где он поселился, имеет место и не испытывает нужды. Она приехала, чтобы принести отцу Алексию свою глубокую благодарность и просить его молитв. Все происшедшее с нею произвело на нее глубокое впечатление. Согласитесь, — сказал в заключение профессор, — что все это необъяснимо. Моя знакомая никогда в жизни не видела отца Алексия и, кроме меня и жены, никому не рассказывала о своем сыне. Тут есть над чем призадуматься».

Я ответил профессору, что не удивляюсь его рассказу, так как имел несколько раз случаи убедиться в силе молитвы Батюшки и в его прозорливости. Затем мы расстались.

Когда я пришел на двор храма, направляясь к квартире Батюшки, увидел довольно хорошо сохранившуюся даму, лет сорока, в английском костюме темного цвета, нервно ходившую по двору, смотря вниз и судорожно сжимая в руке зонтик. Увидев меня, она подошла и спросила: «Не знаете ли Вы, будет ли сегодня служить вечерню отец Алексий и вести беседу?» Я ответил, что если он здоров, то, наверное, будет. «Впрочем, — прибавил я, — я иду его навестить и, возвращаясь в церковь, сообщу Вам об этом». — «Ах, как жаль будет, если Батюшка не придет, — промолвила дама, — ведь я нарочно приехала из Тулы, чтобы его повидать». — «Что же, — сказал я ей в ответ. — Вы все продолжаете беспокоиться о сыне?» Она в ужасе отскочила от меня. Видно, ей пришло в голову, что это за люди здесь, которые читают ее мысли.

Я рассмеялся и сказал: «Успокойтесь, я не прозорливец, я самый обыкновенный человек». Дама рассмеялась и сказала: «Тогда Вы, наверное, знаете профессора Н., так как только от него Вы могли узнать о моем сыне». — «Да, — ответил я, — мы знакомы, и еще нет полчаса, как он мне рассказывал о происшедшем с Вами в храме случае, так Вас поразившем». — «Представьте себе, все, что Вы слышали от него, действительно произошло, и полученное от сына письмо меня окончательно успокоило. Вы можете судить, как я хочу видеть Батюшку и принести ему свою благодарность».

Батюшка в этот день служил, вел беседу, и при ехавшая из Тулы дама взяла у Батюшки благословение, горячо благодарила его и просила у него молитв за себя и за сына.

Воспоминания Татианы[1]

Подарок батюшки

Горя, много горя и грехов много; все свернулось в клубок один, рос он с возрастом, твердел и наконец залег плотно там в глубине моей… Тяжело было мне, так было тяжело, что, бывало, не вздохну, словно что придавило, но само го чувства этого припомнить уж не могу; ушло оно, только помню, как тяжко было дышать — бывало, вздохну, и нет больше дыхания… И слышала я, что есть в Москве один батюшка: отец Алексий Мечев, что ходят к нему всякие и такие, как я, и что всем бывает облегчение великое. И пошла я к нему словно нехотя, через силу… Иду тихо, тихо, а когда подняла голову — увидела церковь, узнала ее, не зная, — старенькая, облупившаяся, грязно-розового цвета, ютилась она близ большого невзрачного здания, и было тихо за углом этой церкви близ большой и люд ной Лубянки. И вспомнила я свое детство и розовые маленькие домики, и старенькие церкви, куда водила нас мама — и… вошла в церковь.

В церкви я стояла как истукан, креститься я давно раз училась, не умела и боязливо озиралась по сторонам, чтобы люди не заметили, что я вошла сюда обманом, что я чужая здесь. Мне казалось, что здесь, в церкви, все читают на лице моем следы грехов моих, чуждаются меня. Я чувствовала себя одинокой и пристыженной, но я не выучилась еще тогда стыдиться грехов своих, а только стыдилась того, что люди, как мне казалось, знают все обо мне, что я стою в церкви как бы обнаженная, и я поспешно не уверенно крестилась и прятала лицо свое темное в толпе людей, и все тяжелей делалось мне, и каменело сердце мое. Но люди не смотрели на меня, всякому было до себя…

В церкви шла исповедь, и меня поражало то, что это были самые обыкновенные люди; простенькие, даже невыразительные, удивительно некрасивые лица, какие-то невзрачные, природой обиженные; одеты были все чисто, но очень бедно, а на лицах