Завещание Джона Локка, приверженца мира, философа и англичанина - Анатолий Яковлев

По мнению Джонатана Скотта, «Рассуждения о правлении» Сиднея и «Два трактата о правлении» Локка, «написанные в одном и том же месте, в одно и то же время, будучи ответом на идеи одного и того же автора и одни и те же события… являются единственными работами, имеющими одни и те же полемические и практические интенции: опровержение „Патриарха“ сэра Роберта Филмера и оправдание восстания» [191] . Скотт далее отмечает сходство работ Сиднея и Локка: их похожие структуру и объем (если следовать оценке самого Локка, писавшего в своем предисловии к «Двум трактатам» о пропаже «середины», равной по объему всему остальному) и даже одинаковые названия (в предисловии Локка к «Двум трактатам о правлении» отмечается: «перед тобою здесь начало и конец «Рассуждения о правлении» [192] ), не говоря уже о многочисленных более или менее идентичных деталях содержания.

Разумеется, были и различия. Главное из них касалось общего отношения к власти и государству. Для Сиднея «объявление войны» со стороны власти означало немедленное начало ответных военных действий. По сути дела, Сидней говорил следующее: народ не просто имеет право, но обязан не подчиниться дурным законам и свергнуть тирана; если представится возможность, тиран должен быть отдан под суд, но если сделать это невозможно, то необходимо применить «внесудебные» методы. Для Локка же объявление властью «войны» означало, до какого-то момента, продолжение политической борьбы; он не допускал разрушительных для государства беспорядков, если это не вызвано чрезвычайной необходимостью, диктуемой опасностью для жизни граждан или самой нации.

И все же иногда это различие трудноуловимо: в параграфе 155 «Второго трактата о правлении» содержится не менее «опасный», хотя и несколько иной тезис: «Лучшим лекарством от произвола является противодействие силе – силой же. Применение силы, не имея на то права, всегда ставит того, кто ее использует, в состояние войны , превращая его в агрессора, и заставляет поступать с ним соответствующим образом» [193] . Локк говорит здесь о том, что государю надо, вообще-то, сильно постараться, чтобы довести дело до этого плачевного состояния войны с народом [194] , но он не призывает к применению силы. Он считает, что существует масса способов не допустить этой войны. И поэтому главное, о чем должна заботиться власть, – это достижение согласия во всем обществе и предупреждение насилия. Для этого власть не должна преступать закон [195] , а государь должен пользоваться своей «прерогативой» только в целях общественного блага.

Быть может, лучше всего различие позиций Сиднея и Локка видно в главе XIV «Второго трактата» – «О прерогативе». «В некоторых случаях, – пишет Локк, – сами законы должны уступать место исполнительной власти» [196] . Речь, таким образом, идет о соблюдении властью законов и о границах и мерах прерогативы, выхода за пределы закона, правом на которое обладает правитель.

С точки зрения Сиднея, «прошения, советы и увещевания», хотя и должны применяться там, где это возможно, безнадежны в случае «магистрата, презирающего закон». Англичане, несущие огромную ответственность как перед «славными предками», так и перед «потомками», должны исполнить свою роль и сделать это «вовремя», писал Сидней, ибо, как показывает история, перейдя определенную грань, разложение становится неизлечимым. «Что касается народа, послушно покоряющегося гнету, то у него точно нет никаких шансов выжить» [197] .

Сидней был в общем мнении республиканцем, однако на самом деле исповедовал концепцию «смешанной монархии» (власть трех сословий – монархии, аристократии и демократии), отвергая как чистую демократию, так и чистую монархию. Его идеал – республика с элементами монархии, наподобие института римских консулов или венецианских дожей, искусно осуществляющая функции исполнительной власти.

Подробный анализ сходства и различия двух трактатов, Локка и Сиднея, – важная задача истории политической мысли, решение которой еще предстоит. Сейчас же зададимся вопросом, который ставил Гоуф: а были ли политические идеи самих Тиррела и Сиднея их собственным изобретением, не заимствованы ли они, в свою очередь, у третьих авторов?

Как признает Вуттон, демонстрируя сходство идей Локка и Тиррела, «некоторые» аргументы Тиррела не вполне оригинальны. Тиррел, пишет он, был «в большом долгу у Пуфендорфа в том, что касается его теории природной свободы, часть теории сопротивления была взята у Хантона» [198] .

В своем труде Филипп Хантон доказывал, что английская монархия носит ограниченный, а не абсолютный характер, основана на договоре и согласии подданных, а три сословия королевства – духовные лорды, светские лорды и члены палаты общин – имеют право на сопротивление королю в том случае, если тот скатывается к тирании. Теорией природного права на наказание, по словам Вуттона, «Тиррел был обязан Гроцию» [199] .

Гуго Гроций и Самуэль Пуфендорф, если судить по каталогу библиотеки Локка, были его любимыми авторами. Столь же любимы они были и Сиднеем, который, как нетрудно догадаться, почитал также Никколо Макиавелли. В то же время сам Гроций и его ученик и впоследствии критик, сын лютеранского пастора Самуэль Пуфендорф в трактатах «О законе природы и наций» («De jure naturae et gentium», 1672) и «Об обязанностях человека и гражданина согласно природному закону» («De officio hominis et civis juxta legem naturalem», 1673) в свою очередь опирались на традицию «природного закона» (часто называемого также традицией «естественного права»), получившую дополнительный импульс к развитию в XVI в. в ходе религиозных войн во Франции. Сама традиция восходила к схоластике, в частности к Аквинату. А первоисточником служил, разумеется, Аристотель. Следует также заметить, что сочинения Гуго Гроция отнюдь не были какой-то запрещенной литературой; более того, их изучение входило в программы и Кембриджского, и Оксфордского университетов, а сам он почитался как крупнейший авторитет в области юриспруденции и библеистики.

В основе теории «природного закона» лежало представление об иерархии законов, принадлежавшее Фоме и развитое неотомистами второй половины XVI в., такими, например, как Франсиско Суарес. Квентин Скиннер описывает неотомистскую иерархию законов следующим образом: «Первым идет lex aeterna, по которому действует сам Бог. Далее lex divina, который Бог открывает непосредственно человеку в Писании и на котором основана церковь. Далее – закон природы, или lex naturalis (иногда называемый ius nat-urale), который Бог «внедряет» в людей, чтобы они были способны понимать его замыслы и намерения в отношении мира. И, наконец, позитивный человеческий закон [действующее право. – А. #.], обозначаемый по-разному – как lex humana, lex civilis или ius positivum, который люди сами себе предписывают и сами устанавливают, чтобы осуществлять правление государствами, которые они создают» [200] .

Традиция обсуждения «природного закона» была, в частности, продолжена в Нидерландах, а затем в Англии. Локк и Тиррел, «сочиняя» свои трактаты, имели все необходимое для своих построений, так сказать, готовый идейный материал, и прежде всего опирались на Гуго Гроция и его труд «О законе войны и мира» («De jure belli ас pads», 1625), главной темой которого была «праведная» война. Согласно Гроцию, по «закону природы», война – долг всякого христианского солдата – должна вестись против тех, кого невозможно обуздать с помощью обычного закона. Гроций имел в виду войну между нациями, но его аргументы были перенесены на внутреннюю политику и использованы в борьбе против стремления превратить английскую монархию из ограниченной в абсолютную. Посмотрим, как это понятие использовал Локк.