Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен

Однако было бы слишком просто, если бы мы из факта отмены дани сделали бы вывод, что с городов никаких денег не требовали. Демонстративный акт великодушия в истории нередко прикрывал старую беду новым обличьем. Город, который уже не был обязан платить налог в качестве подданного, мог быть вынужден выплатить изрядную сумму как союзник. Насколько это было действительно так при самом Александре и его наследниках – мы точно сказать не можем. В случае с Аспендом, очевидно, такая реквизиция имела место – потребовали пятьдесят талантов и лошадей, которые содержал в городе персидский двор, что и спровоцировало ссору с Александром. Освобожденному Хиосу приказали за счет города предоставить имперскому флоту контингент из двадцати трирем, снабженных командой, и снабжать временный гарнизон[187]. Рескрипт Александра, относящийся к Приене, особым образом прощает городу «контрибуцию» (σύνταξις)[188]. Деньги, которые внесла Митилена, Александр вернул: это был признак особого благодеяния[189]. И после смерти Александра мы видим, как Антипатр потребовал, чтобы города внесли свой вклад в войну[190], и города посчитали этот приказ неприятным бременем. Антигон говорит о больших расходах своих союзников в войне против Кассандра и Птолемея[191].

Второй из трех упомянутых выше способов, которым могла быть нарушена автономия города,– это размещение в нем гарнизона. Действительно, это немедленно сводило все атрибуты свободного города к комедии. Это было одно из самых ненавистных воплощений грубой силы. Мы, конечно, можем верить в то, что Александр не хотел бы выставлять в нелепом свете свои собственные действия как освободителя так открыто. Лишь временно, или там, где владение города в важном месте находилось под угрозой со стороны внешних врагов, или если были какие-то признаки враждебности со стороны населения, Александр позволял себе оставить македонский гарнизон в эллинском городе. Например, в Митилене в то время, когда персидский флот в 333г. до н.э. еще господствовал в Эгейском море, мы находим контингент наемников, которые были посланы Александром «во исполнение союзного договора»[192]. На Хиосе новый демократический режим, подразумевавший возвращение изгнанников, выполнялся под наблюдением гарнизона. Пока все не утряслось, гарнизон должен был оставаться в городе[193]. И мы можем предположить, что пример Хиоса был типичным и что революции, проведенные Александром в греческих городах, в других местах также предполагали такую временную оккупацию имперскими войсками. Например, в Приене случайное упоминание показывает наличие гарнизона[194]. Родос был обременен гарнизоном на момент смерти Александра[195].

Но даже если город пользовался свободой от налогов и в нем не было гарнизона, невозможно, чтобы его дела не привлекли внимание правителей данного региона или чтобы, когда они его привлекли, город продолжал бы действовать бесконтрольно. Действительно, при Александре представители царской власти в провинциях самого царства, сатрапы, не получили никакой регулярной власти в греческих городах, за исключением таких особых случаев, как в Аспенде[196]. Однако самого царя постоянно побуждали вмешаться: «царские рескрипты»[197], как грубые реалии, должны были вторгаться в мечту о независимости. Даже при самом учреждении свободы и демократии в Эфесе (334 до н.э.) Александр повелел, как потратить те деньги, которые раньше взимались как дань двору, и он был вынужден личным вмешательством сдержать яростные излишества восстановленных во власти демократов[198], показав с самого начала всем, у кого были глаза, насколько пустой при таких обстоятельствах является претензия на независимость. До конца своего правления он опубликовал знаменитый олимпийский эдикт, повелевая городам в греческом мире везде вернуть своих изгнанников[199]. Это значило вмешаться в жизненную суть всех городов – опрокинуть власть городского правительства в его самой интимной сфере, в глазах всего мира свести к нулю сам принцип автономии. Таким образом, грубо обнажился реальный факт македонской власти, который был прикрыт столькими пристойными политическими выдумками.

Однако, несмотря на все эти расхождения с совершенным идеалом автономии, у греческих городов Азии с устранением персидского ярма началась более богатая и энергичная жизнь. Сам царь стал их усердным покровителем во всех сферах, которые не нарушали его авторитета, и начались общественные работы в более широких масштабах, чем позволяли бы ресурсы отдельных городов. В Клазоменах тот остров, на который жители перенесли свой город из страха перед персами, Александр связал с большой землей перешейком[200] длиной в четверть мили[201]. Однако соседний мыс Мимас с городом Эрифры он решил сделать островом – операция, которая поставила бы Эрифры в более выгодное положение для прибрежной торговли; кнесчастью, эта работа после ее начала оказалась неосуществимой[202]. Характер Александра был таков, что он был особенно чувствителен к историческим или легендарным ассоциациям, и царь обращал свой особый интерес к местам, освященным великим прошлым. В Малой Азии он не стал размещать в варварских регионах новые греческие города, как он сделал на более дальнем Востоке[203], но уделил большое внимание старым городам на греческом побережье. Превыше всего его воображение было воспламенено идеей сделать гомеровский Илион снова великим и блистательным. Он уже нашел на кургане близ побережья (современный Гиссарлык) старый храм Афины, вокруг которого сгрудился небольшой городок или деревня, заселенная людьми, говорившими по-гречески. Деревня претендовала на то, что является той самой Троей из эпоса[204]. Здесь простодушный путешественник мог лицезреть алтарь Зевса Геркея, у подножия которого был убит Приам, и щиты, побитые в Троянской войне, которые висели на стенах храма. С такой легендой храм долго пользовался престижем среди греков. Ксеркс, проходя этим путем, принес тут жертву с большой торжественностью[205]. Греческие полководцы также последовали его примеру[206]. Храм, согласно Страбону, внешне был маленьким и жалким[207]; перед ним валялась статуя филэллина Ариобарзана[208]. Александр не мог не посетить это историческое место и не принести жертвы, когда он впервые вступил в Азию[209]. После Граника он снова приехал сюда и обогатил храм несколькими новыми вкладами. Он заявил, что отныне Илион уже не деревня, но эллинский город с полными правами; и, чтобы факты соответствовали его желаниям, он повелел царским чиновникам создать некую основу для города, построив здания соответствующего масштаба. И снова после уничтожения Персидской державы Александр пишет в Илион с новыми обещаниями того, что он хочет сделать для города и храма[210]. Его внезапная смерть оставила ему время лишь на великолепные намерения. Среди официальных документов, которые были обнародованы после его кончины, был проект превратить храм Афины в Илионе в нечто превосходящее чудеса Египта и Вавилона[211].