Роковые годы - Борис Никитин

Мне не приходится говорить обо всех других расследованиях, так как они не были закончены; но все же из них я не могу не привести еще двух.

Во-первых, досье компании «Сименс». Отделение этого общества на юге России было закрыто по подозрению в шпионаже еще при старом режиме распоряжением генерал-губернатора Киевского округа.

Членом правления «Сименса» состоял достаточно известный казначей партии большевиков — Красин. Интересно заметить, что до революции Красин был очень крут и требователен к рабочим. Наоборот, после февральских событий он так потворствовал всем требованиям рабочих, что завод Сименса в Петрограде положительно развращал всю рабочую массу. Достаточно сказать, что, когда фабрики кругом закрывались одна за другой от непомерных требований увеличения заработной платы, завод Сименса легко давал прибавки и своими ставками шел впереди других[64]. Ленин называл завод Сименса своей цитаделью, сам очень часто туда наезжал, выступал на митингах, имел там большой успех.

Проникнуть непосредственно в дела правления завода мне представлялось невозможным. Но я не мог отказаться от мысли завербовать в отделе счетоводства своего информатора. Даже эта задача оказалась неимоверно трудной. С нею мне помог справиться Балабин незадолго до июльского восстания: он разыскал в отделе отчетности на довольно высоких ролях своего старого знакомого. После всевозможных обещаний и уговоров последний согласился безвозмездно, исключительно из патриотических побуждений, меня информировать. Но такие исследования тянутся медленно, а ускоренный темп революции не дал нам и оглянуться, как и это дело кануло в Лету.

Второе незаконченное расследование относилось к тем деньгам, которые, как мы знали, германское правительство препровождало еще до революции через банк Сея в Швеции на нужды германских военнопленных в России. Эти деньги передавались через посредство консулов нейтральных держав, причем контроль над их расходованием был для нас недоступен. В этой области революция многое упростила, а число больных, ходатайства последних о льготах и побеги военнопленных возрастали в угрожающей прогрессии. Больше того: одно это направление определенно вело нас к быстрой катастрофе[65]. Бывали случаи, что беглецы попадались на митингах и даже по шпионским делам прямого характера, как то произошло, например, с унтер-офицерами 206-го Прусского полка — Альфредом Ульке и Гансом Штрейх. Первый был пойман при попытке перейти финляндскую границу; на нем оказались фотографии мостов и карты с обозначением нашего фронта, что привело в восторг генерала Потапова, который упорно продолжал считать, что поимка таких фотографов должна составлять нашу главную обязанность.

События развертывались с головокружительной быстротой.

Едва прошла неделя, как Лоран передал мне телеграммы, а контрразведка начала захлебываться от чрезмерного числа срочных дел. Я имел обыкновение собирать на совещание ежедневно в 11 часов утра восемь квалифицированных юристов, военных и гражданских. Эти совещания протекали в дружеской обстановке. У нас не было соревнования и оскорбленных самолюбий, а просто каждый делился собранными сведениями и высказывал свои соображения. Иногда мы вместе ломали голову, как лучше поступить.

На таком совещании 1 июля собрались все восемь близких мне людей, в том числе начальник контрразведки В., Александров, Каропачинский, Анатра и другие. В этот день я предложил всем присутствующим, начиная с младшего, высказаться о том, достаточны ли имеющиеся у нас данные для ареста большевиков. Здесь были разобраны главнейшие улики, и присутствующие совершенно без спора, единогласно признали, что по каждому в отдельности из трех первых, перечисленных выше, групп дел, данных было более чем достаточно, чтобы привлечь большевиков по обвинению в государственной измене.

Последним я спросил Александрова, мнение которого меня особенно интересовало, принимая во внимание его общеизвестную чрезвычайную осторожность в заключениях и общепризнанную репутацию одного из наиболее выдающихся русских судебных деятелей.

— Какое еще может быть сомнение, Борис Владимирович, — сказал Александров и, пожав плечами, добавил, — что же еще надо?!

Тогда я поставил второй вопрос:

— Когда приступить к арестам?

На этот раз первый взял слово Александров. Он говорил очень недолго и высказал лишь то, что одинаково понимали и чувствовали все присутствующие. Он сказал, что мы фактически не можем не только перехватать всех большевистских лидеров, не только войти в дом Кшесинской, но даже проникнуть в помещение большевиков, в третьем этаже нашего собственного дома и произвести обыск. А если бы нам и удалось задержать нескольких лиц, то они были бы выпущены даже не снизу, а сверху.

— Но ведь вы не выдержите равновесия, и все пойдет прахом, — сказал мне Александров.

Конечно, то были факты. И я предвидел большое потрясение; но о нем-то мы и мечтали! Переверзев мне часто говорил, что Россия погибла и ее может спасти только наша контрразведка. Первый раз он мне сказал так:

— Ведь вы же единственный, Борис Владимирович, кто имеет организацию и поддерживает правительство. Россия погибла.

— Павел Николаевич, мы говорим о Петрограде, — остановил я его, потрясенный.

— Да нет же! А я вам говорю о России — она погибла, — отвечает он мне убежденно. — Ведь я же сижу в правительстве и слушаю доклады, которые приходят со всех концов России. Докажите, что большевики изменники, — вот единственное, что нам осталось.

Итак, сведения собраны. В них единственная надежда. Допустить, чтобы последний ход сорвали, — никак нельзя. А кем его сделать? Что произошло, когда 21 апреля Корнилов попробовал было вызвать лучший батальон, лучшую батарею. А дача Дурново? Сколько потребовалось ухищрений, чтобы привести людей якобы по приказанию Совета, чтобы захватить двух мелких мошенников, арестованных Совдепом, да, в конце концов, самим же пришлось лезть в окно. Какой сплошной кошмар быть начальником контрразведки в русскую революцию!

К мнению Александрова, высказанному на совещании, присоединились все немедленно. Но ждать, неизвестно до каких пор, мы тоже не могли.

Тогда тут же, на заседании 1 июля, я принял следующие решения:

1. Приказал отменить производство всех 913 дел по шпионажу, больших и малых, находящихся в разработке контрразведки и не имеющих прямого отношения к большевикам, дабы усилить работу против большевиков.

Такое распоряжение при обычных условиях следует признать чистейшим абсурдом. Оно нарушало систему, а кроме того, очень часто из самых ничтожных новых расследований появляются как бы случайно новые пересечения, из которых возникают дела громадной важности. Но в данном случае я именно считал, что у нас и засечек, и доказательств совершенно достаточно, а не хватало сил, которые надлежало сконцентрировать, чтобы удержать за собой все приобретенное.