Шехерезада - Энтони О'Нил

— Да или нет? — обратился к нему офицер, указывая на почти полностью одетое тело высокого мужчины в поношенной джуббе и верхней одежде цвета индиго. — Тот самый еврей или нет? Зилл шагнул вперед, посмотрел сверху вниз на лицо, лишенное признаков жизни, скандальности, с ангельски сложенными губами, мирно закрытыми веками. Брови, которые при жизни вечно хмурились в нечестивых раздумьях, спокойно разгладились, безмятежный лоб как будто никогда не морщили грязные мысли. Длинная спутанная борода почти закрывала рану, вся одежда намокла от дождя и крови. Зилл не впервые видел мертвеца, даже жертву убийства, но редко до такой степени поражался преображению человека после смерти. При жизни этот человек внушал ему отвращение. После смерти он видел в нем только брата.

— Он самый, — мрачно кивнул юноша. — Батруни аль-Джаллаб.

— Слава Аллаху! — воскликнул офицер достаточно громко, чтобы привлечь внимание присутствующих. — Опознан…

Остальные быстро сгрудились вокруг.

— За что его убили? — спросил Зилл. — По какой причине?

— Слишком много задаешь вопросов, — предупредил офицер.

— Юноши от природы любопытны, — проворчал начальственный голос: ибн-Шаак воспользовался возможностью сделать выговор подчиненным. — Все в порядке, кажется, я этого малого знаю.

Зилл оглянулся с почтительным поклоном:

— Твой высокочтимый сын Ибрагим — мой друг.

— Ты из дома аль-Аттара?

— Полностью свободен.

Ибн-Шаак сам был маулой, но в ходе важного спешного следствия ему некогда было любезничать с Зиллом и видеть в нем нечто другое, кроме потенциального источника информации.

— Отвечу на твой вопрос: мы точно не знаем, за что его убили. Может быть, у тебя есть догадки?

— Никаких, — покачал головой Зилл. — И больше никто не догадывается?

— Кое-кого мои люди взяли.

— Убийц?

— Подозреваемых, — поправил ибн-Шаак. Он не особенно верил своим офицерам — в данный момент еще меньше, и с удовольствием им об этом напомнил. — Перед убийством в том районе видели нескольких мужчин, искавших какого-то еврея. Утром их обнаружили запачканными в крови.

— Каких мужчин? — уточнил Зилл. — Кто они такие? В голову пришла мысль о кредиторах.

— Я их еще не допрашивал. Ты хорошо знал этого человека?

— Он бывал в доме. Приятель моего дяди.

— Дядю огорчит его смерть?

— Конечно.

По мнению Зилла, скоро дом аль-Аттара погрузится во мрак гуще грозовой тучи.

— Да пошлет Аллах ему скорое утешение.

— И я молю об этом, — кивнул Зилл, рассеянно переводя взгляд с аль-Джаллаба на другие тела. Запачканный копотью араб, пара совсем голых евнухов в полной красе, несколько девушек, завернутых в покрывала. Оставшаяся на виду кожа разнообразных оттенков тикового дерева. Индийская кожа.

Он вдруг заморгал, обуреваемый сразу всеми прежними страхами. Перед ним открылся новый вариант, бесконечно ужаснее.

Зилл взглянул на ибн-Шаака и хрипло спросил:

— Кто это?

— Это? — насупился начальник шурты. — Мы их нашли в бане.

— Знаю. А где… откуда они?

— Прислужницы и рабы из аль-Хинда.

— Из Астрифана?

— По-моему, да.

У Зилла перехватило горло.

— Из свиты Ше… царицы? — Он слышал о ее ночных купаниях — возможно, она и в Багдаде не пожелала отказаться от своей привычки. — Они были с царицей?

Ибн-Шаак вопросительно покосился на юношу:

— Когда были убиты? Да…

— А… Шехерезада? — Зилл с трудом выдавил имя. — Что с ней?

Ибн-Шаак вздохнул, увидев в юноше то же самое книжное помешательство, которое обуяло его собственного сына. Фактически он не обязан был отвечать, поскольку было ясно, что мальчик ничего полезного больше не скажет. Но его тронула искренность Зилла — которая всегда трогает, — и начальник шурты с большим сожалением и прискорбием поведал ему правду.

Ужасная новость дошла до царя Шахрияра через цепочку дворецких. Царь и так переживал тревожный момент. Первая встреча с Гаруном аль-Рашидом и тур по городу прошли хуже, чем ожидалось. Халиф был с ним решительно холоден, порой даже нетерпелив, превосходя своим поведением, граничившим с оскорблением, даже бестактность собственной жены Шахрияра. Что касается последовавшего пиршества — может быть, тут не принято брать с собой своего дегустатора — пробующего каждое блюдо на предмет отравы, но ведь личные дегустаторы: прискорбная жизненная необходимость, безусловно, не заслуживающая негодующих взглядов. Никто же не набирает телохранителей за пределами своего государства, правда? Вряд ли сам халиф станет утверждать, будто не окружен врагами. Огорчительно, что между ними сразу не установились доверительные отношения, но еще есть время. Он с удовольствием видел в Гаруне аль-Рашиде нечто вроде неопытного родственника, следующего по его пути неуверенными, хотя, пожалуй, более широкими шагами. Широта — прихоть судьбы. Когда халифу показалось, будто Бармаки его предал, он действовал сознательно и безжалостно, точно так же, как царь Шахрияр много лет назад, когда казнил не только жену, но и почти всех шлюшек в царстве. Чтобы довести до конца подобную месть, требуется определенный размах и кураж, и это, по мнению Шахрияра, навечно связывает их.

Конечно, халиф терзается чувством вины — Шахрияр позволял себе эту слабость. А успехи Гаруна базировались на блистательных аристократах Бармаки: если раньше он не признавал этого факта, то пришел к пониманию тяжким путем, столкнувшись после их падения с административной некомпетентностью и — во всяком случае, на взгляд Шахрияра, — с нарастающим неуважением со стороны подданных. Искренне интересуясь положением дел в Индиях, члены рода Бармаки однажды посетили Астрифан, тайком молясь в его храмах, привлекая мудрецов к диспутам, доставляя в Академию Мудрости для перевода написанные на санскрите труды по астрологии и медицине. Это были поистине родственные души: умудренные, культурные, властные. Глупо, что они пали жертвами ревности. Не менее глупо, чем стать жертвой Шехерезады. Шахрияр признал, что так и не стряхнул с себя ее чары. Знал, что она этого никогда не допустит. Шехерезада дошла до того, что с излишним усердием начала околдовывать самого багдадского халифа, дразнить, соблазнять, побуждать к реакции. Много лет назад она низвела мужа на роль номинального главы его собственного государства что он хорошо понимает, — хотя ее главенство имеет и приятные стороны. Только это вовсе не означает, будто так должно длиться вечно. Он еще способен на возражения, на решительные действия. Способен быть царем. Шахрияр метался в просторной опочивальне дворца Сулеймана с видом на Тигр, как настоящий тигр в клетке. Помещение было пышно отделано и роскошно обставлено в стиле его астрифанского дворца, начиная с матрасов, набитых перьями страуса, и заканчивая установленной рядом плевательницей, куда он сплевывает лекарства. Он никак не мог успокоиться и улечься. Не чувствовал себя дома, расхаживал, опираясь на палку, охваченный радужными надеждами. Еще одно звено связывало его с аль-Рашидом — стремление сохранить перед публикой определенный имидж.