На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала - Пауло Коэльо

Звон стекла привлек всеобщее внимание. Вместо того чтобывскрикнуть, выбранить себя за неловкость или сделать что-нибудь в том же роде,он молча, с улыбкой смотрел на меня — и я улыбнулась в ответ.

— Ничего страшного! — крикнул нам юный гарсон.

Но он не слышал его. Приподнялся, за волосы притянул к себемою голову и прильнул губами к губам.

И я запустила пальцы ему в волосы, обхватила затылок,впилась губами в его губы, ощущая, как движется у меня во рту его язык. Долго яждала этого поцелуя, родившегося возле рек нашего детства, когда мы еще несознавали смысла любви. Поцелуя, будто висевшего в воздухе в пору нашеговзросления, странствовавшего по свету вслед за воспоминанием о ладанке,прятавшегося за стопками книг, которые имели благую цель подготовить меня кконкурсу. Столько раз исчезал он, этот поцелуй, столько раз пропадал — и вотнаконец мы обрели его. В нем — хоть и длился он минуту — таились долгие годыисканий, разочарований, несбыточных мечтаний.

Я ответила на поцелуй. Должно быть, немногочисленныепосетители бара смотрели на нас и думали, что ничего необычного не происходит —люди целуются. Откуда им было знать, что в этот миг поцелуй стал итогом исуммой всех прожитых мною дней, всей жизни его и любого человека, который ждетсвой путь под солнцем, ищет его и о нем мечтает.

В этот поцелуй вплавились все радостные мгновения моейжизни.

Он стянул с меня одежду и проник в меня — с силой, сострахом, с желанием. Я почувствовала боль, но она не имела значения. Не имелозначения и острое наслаждение, испытанное мной в этот миг. Я обхватила егоголову, я слушала его стоны и благодарила Бога за то, что он — со мной и вомне, за то, что заставил меня ощущать все как в первый раз.

Мы любили друг друга всю ночь — и явь любви перемешивалась сгрезами и снами. Я ощущала его присутствие внутри себя и изо всех сил прижималаего к себе, чтобы удостовериться — все происходит на самом деле, чтобы не датьему внезапно уйти, как уходили странствующие рыцари, жившие в незапамятныевремена в этом замке, ныне превращенном в отель. Молчаливые каменные стены исводы хранили память о девицах, обреченных ждать и проливать слезы и проводитьнескончаемые дни у окошка, вглядываясь в горизонт, ища в нем знака, предвестия,надежды.

Нет, я никогда не пройду через это, — поклялась я себе.Я никогда не потеряю его. Он неизменно и вечно пребудет со мной — ибо,вглядываясь в распятие за алтарем, я внимала Святому Духу, и на всех языках инаречиях Он говорил мне, что я не совершаю греха.

Я стану его спутницей, его товарищем, мы вместе покоримзаново созданный мир. Мы понесем слово истины о Великой Матери, мы будемсражаться рядом с архангелом Михаилом, мы вместе испытаем восторги и муки,сужденные первопроходцам. Мне сказали об этом языки — и я, во всеоружиивозрожденной веры, знала, что они говорят правду.

Я проснулась от прикосновения его рук, легших на мои груди.Уже совсем светло было за окном, и звонили колокола ближней церкви.

Он поцеловал меня. Его руки вновь скользнули вдоль моеготела.

— Нам пора, — сказал он. — Сегодня кончаютсяпраздники, дороги будут забиты машинами.

— Я не хочу в Сарагосу, — ответила я. — Яхочу быть там, где будешь ты. Скоро откроются банки, я сниму деньги со счета,куплю себе кое-что из одежды.

— Ты же говорила, что денег у тебя мало.

— Хватит. Я должна безжалостно порвать со своимпрошлым. Если вернусь в Сарагосу, начну думать, что наделала глупостей, чтоскоро экзамены и что мы вполне можем провести два месяца порознь, пока я их несдам.

А если сдам, может быть, не захочу уезжать из Сарагосы.Нет-нет, я не могу вернуться. Надо сжечь мосты — ничего общего не должноостаться между мной теперешней и той, кем я была.

— Барселона, — сказал он как бы про себя.

— Что?

— Нет, ничего. Продолжим путь.

— Но у тебя — лекция.

— Есть еще два дня, — ответил он, и мнепоказалось, что голос его звучит как-то странно. — Отправимся в другойгородок. Не хочу ехать прямо в Барселону.

Я поднялась с кровати. Не хотелось думать ни о чемнеприятном — быть может, ему свойственно после первой ночи любви с кем-топросыпаться не в духе и становиться от смущения таким церемонным.

Подошла к окну, отдернула штору, поглядела на маленькуюулочку. На балконах соседних домов сушилось белье. Звонили колокола.

— Знаешь что, — сказала я. — Поедем-ка туда,куда ездили в детстве. С тех пор я там не бывала.

— Где «там»?

— В монастыре Пьедра.

Мы выходим из отеля, а колокола продолжают звонить. Онпредлагает зайти в церковь.

— Мы только тем и занимаемся, — отвечаю я. —Церкви, молитвы, радения.

— Не правда, — говорит он. — Мы занималисьлюбовью. Трижды напивались. Бродили по горам. Как следует уравновесилиМилосердие и Строгость.

Чувствую, что сболтнула лишнее. Мне пора привыкать к новойжизни.

— Прости, — говорю я.

— Зайдем ненадолго. Колокола подают нам знак.

Он оказался совершенно прав, но осознать это мне былосуждено лишь на следующий день. Не поняв в полной мере сокрытое значение знака,мы сели в машину и через четыре часа были у монастыря Пьедра.

Облупленный потолок, а немногочисленные статуи святых —обезглавлены. Все, кроме одной.

Я оглянулась по сторонам. В былые времена здесь, должнобыть, находили себе приют люди с сильной волей, заботившиеся о том, чтобыкаждый камень сиял чистотой, чтобы на каждой скамье сидел кто-нибудь измогущественных владык той эпохи.

Но теперь все лежало в руинах. Это в детстве их так легкобыло представить замками, где мы играли вместе, где я искала моего волшебногопринца.

На протяжении столетий монахи из обители Пьедра берегли длясебя этот райский уголок. Расположенный в естественной геологической впадине,он по праву рождения, по милости небес получал то, что соседние городки ипоселки должны были вымаливать и добывать тяжкими трудами — воду. ЗдесьРио-Пьедра разделялась на десятки притоков, ручьев, струилась водопадами,образовывала заводи и озера, и по берегам ее пышно и изобильно разрасталисьдеревья, кусты, трава.