Кошка, шляпа и кусок веревки - Джоанн Харрис

Но один я все же оставляю гореть — даже когда церковный колокол уже звонит полночь. Я всегда оставляю один огонек, знаете ли, хотя доктора тысячу раз повторяли мне, что чудес не бывает, даже если на Рождество все-таки пойдет снег. Я думаю так: ничего, я посижу тут еще немного — этот неожиданный снег такой мягкий, нежный, как пух, а последний волшебный огонек небесно-голубой, цвета надежды, делает и снег, и все вокруг еще более прекрасным… Снежинки ложатся мне на руки, на лицо, они убаюкивают меня и, точно засыпающего ребенка, нежно целуют в глаза, и я уплываю во тьму, и мне кажется, что где-то совсем рядом я слышу голос Фил…

«Веселого Рождества», — говорит она.

И вдруг…

На одно лишь мгновение…

…Рождество действительно становится веселым.

Я написала этот рассказ для антологии Нила Геймана. Это нечто вроде сиквела к «Дождливым воскресеньям и понедельникам», а любители моих «рунических» книг узнают в его героях уже знакомых им персонажей, хотя и в несколько ином обличье…

Меня зовут совсем не так, и это даже не совсем прозвище, но вы можете называть меня Лаки.[57]Я живу прямо здесь, на острове Манхэттен, в пентхаусе одного отеля рядом с Центральным парком. Я во всех отношениях образцовый горожанин — пунктуальный, вежливый и опрятный. Я ношу отлично сшитые костюмы и с помощью воска уничтожаю растительность на груди. Вам бы и в голову никогда не пришло, что я — бог.

Истина, на которую часто не обращают внимания, заключается в том, что старые боги — как и старые собаки — все же в итоге умирают. Просто им требуется на это гораздо больше времени, чем людям, только и всего; за время жизни богов может произойти многое — могут пасть великие твердыни, потерпеть крах империи, прекратить свое существование целые миры, и тогда мы — или такие, как мы, окажемся на развалинах этих миров, став никому не нужными и почти всеми забытыми.

Мне, правда, во многих отношениях повезло. Моя стихия — огонь, а он никогда по-настоящему не выходит из моды. У меня немало различных воплощений, и некоторые все еще весьма могущественны — да разве ж может быть иначе? Ведь вы, люди, по-прежнему чрезвычайно примитивны. Вот и я по-прежнему пользуюсь у вас большим уважением, хотя, конечно, не получаю уже таких жертвоприношений, как когда-то, и преспокойно могу воспользоваться своей властью над вами (кто же не хочет власти?) — особенно после наступления темноты, когда зажигают костры. И сухие грозы над равнинами — моих рук дело, это благодаря мне молнии бьют в землю одна за другой, и вспыхивают леса, и горят, рассыпая искры, похоронные костры, а порой и живые люди вспыхивают, как факел…

Но здесь, в Нью-Йорке, я — Лукас Уайлд, ведущий певец-исполнитель рок-группы «Пожар». Ну, это, конечно, громко сказано — группа. Впрочем, наш, пока единственный, альбом «Сожги дотла» стал настоящим раритетом после того, как трагически погиб наш барабанщик — он был прямо на сцене убит ударом какой-то капризной молнии.

Впрочем, может, и не такой уж капризной. Единственный наш тур по США с самого начала прямо-таки преследовали молнии, мы сталкивались с ними раз пятьдесят, и тридцать одна молния попала точно в цель — в итоге мы за какие-то девять недель потеряли трех барабанщиков, шесть «роуди»[58]и целый грузовик оборудования. Даже мне уже стало казаться, что я, пожалуй, немного перегнул палку.

И все-таки шоу получилось великолепное.

Теперь я уже, можно сказать, наполовину пенсионер. Я могу это себе позволить, ибо я — один из двух уцелевших членов нашей группы и получаю вполне приличный, стабильный, хотя и небольшой доход, а когда мне становится скучно, я играю на рояле в фетишистском баре под названием «Красная комната». Сам я, правда, в их развлечениях не участвую и резину не надеваю — слишком уж в ней потно, хотя, конечно, резина — отличный изоляционный материал, этого вы отрицать не станете.

Вы теперь, наверное, уже догадались, что я — существо ночное. Дневной свет, пожалуй, несколько затмевает мой блеск, и потом, только на фоне ночного неба настоящий огонь, в том числе и пожар, способен показать себя во всей красе. Итак, я провожу вечер в «Красной комнате», играя на рояле и глазея на девочек, а потом отправляюсь в деловую часть города, чтобы отдохнуть и восстановить силы. Но не туда, где так любит бывать мой брат, — вот почему я был несколько удивлен, когда в ту ночь налетел на него, осматривая эти, прямо-таки предназначенные для пожаров, улочки на задах верхней части Ист-Сайда, напевая «Зажги во мне пожар» и выбирая подходящее местечко, чтобы совершить поджог.

Неужели я не сказал? Да, похоже, я забыл упомянуть, что в нынешней своей ипостаси я имею брата. Брендана. Мы с ним близнецы. Но отнюдь не близки — у пожара и огня, горящего в камине, маловато общего; Брендан скорее неодобрительно относится к моему «пламенному» образу жизни, предпочитая тихие домашние радости — печь пироги, жарить на решетке мясо. Нет, вы только представьте себе божество огня в роли хозяина ресторана! Одна мысль об этом заставляет меня сгорать от стыда. Но это его дело. Каждый из нас сам решает, каким путем ему отправиться в ад, и потом, должен признаться, те бифштексы, что он собственноручно жарит на решетке, самые лучшие в Нью-Йорке.

Было уже далеко за полночь, я успел выпить немало, и голова у меня слегка кружилась — но пьяным я отнюдь не был, во всяком случае, по моему виду вы бы никогда не сказали, что я изрядно нагрузился; на улицах было тихо и спокойно, насколько вообще может быть спокойно в таком огромном городе, который вообще вряд ли когда-либо спит хотя бы вполглаза. У пожарной лестницы ночевали в картонных коробках какие-то бледные личности, рядом с ними изучала мусорный бак кошка. Уже наступил ноябрь, и над решетками канализации пышными белыми перьями поднимался пар, а тротуары блестели от холодной испарины.

Я как раз вышел на перекресток 81-й и 5-й улиц и напротив Венгерского мясного рынка увидел знакомую фигуру Брендана, его пышные волосы цвета пепла были заткнуты за воротник длинного серого пальто. Мой брат высокий, стройный, движения у него легкие и быстрые, как у танцовщика, я бы, пожалуй, почти простил вас, если бы вы приняли его за меня. Однако при внимательном рассмотрении истинные отличия видны сразу. У меня глаза красно-зеленые, а у него, напротив, зелено-красные. И я ни в коем случае, даже на смертном одре, ни за что не надел бы подобные ботинки.

Впрочем, я вполне радостно его приветствовал:

— Ну что, от меня уже пахнет горелым?

Он повернулся ко мне с совершенно затравленным видом и прошептал:

— Ш-ш-ш! Послушай!

Мне стало любопытно. Я понимаю, конечно, что особой любви мы друг к другу не испытываем и никогда не испытывали, и все же он обычно здоровался первым, и только после этого мы приступали к взаимным обвинениям. Но сегодня он вел себя как-то странно: назвал меня моим истинным именем, потом, приложив палец к губам, поволок меня в какой-то боковой переулок, где жутко воняло мочой.