Леди в озере - Лаура Липман

Это я и пыталась объяснить той репортерше, такой робкой и нерешительной для женщины, которой уже далеко за тридцать. (Возраст белых определить очень легко. Их кожа говорит о том, сколько им лет, так же ясно, как круги на пне дерева.) Что ж, я и сама была новичком, когда мне стукнуло сорок. Думаю, никогда не поздно начать с нуля. Возможно, начну третью карьеру, когда завершу эту. Сдается, из меня вышел бы неплохой проповедник. Но я предпочитаю действовать сама, а не призывать других. Возможно, могла бы начать свое дело или основать какую-нибудь благотворительную организацию, базируясь на своем опыте по ежегодной укомплектовке праздничных корзин. Но при этом не стану использовать мое прозвище. Это было бы недостойно. Оно уйдет в отставку вместе со мной.

На следующий день, когда выходит номер газеты, в нем напечатаны мое фото и заметка, всего несколько абзацев, и кое-где эта репортерша неточно передала мои слова. Но один из патрульных полицейских из Северо-западного участка, Фердинанд Плэтт, останавливает меня в коридоре и начинает задавать мне вопросы, довольно праздные, на мой взгляд. Что я думаю об этой статье? Довольна ли я ей? Я сказала ему правду, что мне не очень-то интересны статьи обо мне и что за годы моей работы в полиции их было немало. Впрочем, мое имя появлялось в печати еще задолго до того, как я стала полицейским – из-за работы в Женском христианском союзе трезвости. Я считаю, что алкоголь – одно из главных зол нашего века. Наркотики, разумеется, тоже, но алкоголь разрешен законом. Проезжая по кольцевой автостраде мимо пивоваренного завода «Карлинг», я ощущаю не только запах кипящего хмеля. Здесь пахнет горем разрушенных семей. Я давала показания комиссии Кифовера[68] об опасности наркотиков, но алкоголь даже хуже с точки зрения последствий. Да, понимаю всю парадоксальность сухого закона. Я тогда была уже взрослой и видела, что происходило вокруг. Но не уверена, что его отмена была правильным решением.

Этот молодой человек, Фердинанд, вероятно, считает, что, когда о тебе пишут в газете, это круто. Он красивый мужчина, пожалуй, даже чересчур – себе во вред. К тому же поговаривают, что он слишком уж близок с некоторыми фигурами в нашей общине, с одним плохим человеком, пытающимся скрыть свои делишки, прикрываясь хорошими людьми. Шелл Гордон позорит нашу общину. Он владелец второсортного заведения на Пенсильвания-авеню, где девушек заставляют носить ужасные костюмы. Ферди Плэтт ходит туда, судя по тому, что мне рассказывают, и знает тамошних завсегдатаев. Впрочем, это небольшой порок по сравнению с другими грехами нашего департамента.

К тому же, возможно, это даже говорит о том, что он хороший полицейский. Такие, как Шелл Гордон, хотя они и преступники, заинтересованы в поддержании порядка. По их мнению, организация и совершение преступлений – это исключительно их епархия, и свободных художников они не терпят. Я знаю, в начале нашего расследования люди из его клуба пытались помочь полиции выяснить, что случилось с Клео Шервуд. Ее родители хорошие люди. Не понимаю, как вышло, что она пошла по кривой дорожке. Насколько я поняла, она отбилась от рук еще подростком. Некоторые девушки слишком уж красивы, на свою беду, и сами толком не знают, что им делать с красотой. Сама я никогда не была красавицей, но не думаю, что было бы тщеславием сказать, что довольно привлекательна. Я хорошо одеваюсь, у меня хорошая кожа. Мистер Уайт никогда не жаловался.

Жаль, что я не была знакома с молодой Клео. Уверена, что смогла бы направить ее на верный путь.

* * *

Стало быть, ты познакомилась с «Леди-законницей», Мэдди Шварц. Я знала ее, когда была ребенком. Это она утешила меня, когда твой будущий муж довел меня до слез. Милтон доводил до слез многих детей. Ты об этом знала? Он был несчастным толстым парнем, сидящим в местном продуктовом магазине, который принадлежал его семье, корпя над своими учебниками. Мне было всего шесть лет, я училась в первом классе, и этот студентишка решил подразнить меня, потому что он услышал, как кто-то из других детей назвал меня Клео. Это прозвище, мое настоящее имя Юнетта. Но разве можно винить меня за то, что я предпочитаю называться Клео?

Прозвище мне дали другие дети, как обычно и бывает. Полагаю, некоторые люди выбирают их себе сами, но это грустно, не так ли? Мы проходили Древний Египет, и в учебнике было изображение Клеопатры в профиль. Один мальчик, считая, что он насмехается надо мной, сказал: «Миз Хендерсон, она похожа на Клео, которая вечно задирает нос». У меня красивый нос – то есть он был красивым. Прямой, тонкий, безупречной формы. Все равно что расхаживать по неблагополучным кварталам с бриллиантом в десять каратов, только таким, который никто не может отнять. И люди пытались заставить меня стыдиться его, делали вид, будто моя красота – это уродство, будто верх – это низ, будто черное – это белое. Но их насмешки не действовали, потому что не могли скрыть зависти. У меня были светлые глаза, красивые губы и скулы. Но красавицей меня делал именно нос. Никогда не была неуклюжим подростком, пусть это и отдает тщеславием. Может, было бы лучше, если бы это оказалось не так. Мужчины начали подкатываться ко мне слишком рано, когда мне было четырнадцать-пятнадцать, и когда мне исполнился двадцать один год, я уже устала отбиваться. Таким образом и родила двоих детей, так и не заимев мужей.

Вскоре я стала просто Клео, и все забыли про Юнетту, и никому не пришло в голову, что таким образом они избавили меня от подлинного имени – единственного уродства. Но я не задумывалась об этом до того дня, когда Милтон услышал, как двоюродный брат назвал меня Клео.

– Что ты будешь делать со своими деньгами, Клео? – спросил кузен Уокер.

Дело в том, что к нам в гости приехал дядя Бокс. Вообще-то он не наш дядя, и я не знаю, почему его называли Боксом, как не знаю, что случилось с ним потом. В то время мы знали одно – он то приезжал, то уезжал, и, когда приезжал, у нас случалось что-то вроде вечеринки, вечеринки без повода, то есть самой лучшей. Дети получали от него деньги, а отец сидел в углу мрачнее тучи. Он ненавидел вечеринки, веселье и вообще все, что свидетельствовало о том, что земная жизнь может быть приятной.

– Наверное, ирисок куплю, – ответила я.

– Клео? – спросил Милтон, когда я пододвинула к нему мои деньги. – Что за имя?

– Уменьшительное от Клеопатра, – сказала я. – Говорят, я похожа на нее.

Он засмеялся.

– Что? Какая-то тупая цветная малявка не может быть похожа на Клеопатру. Ничего глупее в жизни не слыхал. Она была царицей, а ты просто нищая черномазая.

Остальные дети начали смеяться надо мной, как будто их презрение Милтона не касалось. Я почувствовала себя осмеянной и одинокой. И, расплакавшись, выбежала из магазина, забыв и про конфеты, и про деньги.