Кто стрелял в президента - Елена Колядина

— Рад был помочь.

— Вы только на бумажечке это слово черкните, а то боюсь — забуду. В школе-то я немецкий изучал. Гутен морген, гутен таг, бьют и в морду, бьют и так. Ха-ха!

Леонид Яковлевич тактично улыбнулся.

Каллипигов мечтательно откинулся в кресле.

— Вот так живешь-живешь, хлеб жуешь, сам Краснозадов, супруга Краснозадова, дети Краснозадовы, и вдруг — Каллипигов. Красиво, достойно, а главное — верно, по сути.

Конечно, Люба этой истории не знала, деликатный Леонид Яковлевич никогда и ни с кем словом не обмолвился о происхождении новой фамилии товарища Каллипигова. Не удержалась трость профессора, с которой у коляски завязалась дружба. Конечно, трость взяла с коляски твердое обещание никому не рассказывать о Белоспиннике и требованиях рабов.

«За кого вы меня принимаете? — обиделась коляска. — Могли бы даже и не предупреждать».

Коляска и трость сразу вошли в дружескую близость: Леонид Яковлевич прислонял деревянный посох с резным набалдашником к поручню коляски. Роднило души коляски и посоха и единство судеб — они всю свою жизнь были опорой своим хозяевам.

«Люди такие нетвердые, — доверительно делился посох своими соображениями. — Так несовершенны в плане жесткости конструкции. Чуть что, гнутся. Им обязательно нужно на что опереться. Они и сами это понимают. Но ищут опору совершенно не там, где надо. То в детях, то в муже. Но муж или жена сделаны из того же теста. Разве сможет нетвердый супруг выдержать вес супруги? Захотят мягкотелые дети поддерживать мать? А даже если и захотят? Что такое человек? Облако в штанах, как самокритично заметил один поэт. Нет, главное в жизни — вовремя определиться с опорой. Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир!»

«Как вы замечательно сказали!» — восхитилась коляска.

«Я лишь повторяю слова Архимеда, который научно обосновал величайшее значение трости и посоха, как точки опоры. Все люди, в ком хватило ума признать, что человеку просто необходима дополнительная точка опоры, достигли высот в своих областях деятельности. Прочие — увы! Не буду голословным. Александр Сергеевич Пушкин ходил с тростью — гений русской поэзии. Чехов — без трости, пенсне предпочитал. Назовите хоть одно великое стихотворение, которое он написал? То-то же! Пенсне-е… Тьфу! Глаза, разве, главное в жизни? Глаза соврут, не дорого возьмут. Да они и не нужны. Слепые вообще без глаз ходят. Потому что трость в руках! Еще пример. Писатель Николай Островский работал, сидя в коляске…»

Коляска смутилась, не сумев скрыть довольной улыбки.

«А ходил, опираясь на трость. Так какое произведение создал — «Как закалялась сталь»! А теперь возьмем Солженицына. Ведь как болел! Обопрись ты о костыли. Не-е-т, гордыня. Сам, мол, своими слабыми ногами потащусь. Ну и чего сочинил? Смешно даже говорить. Анна Каренина. Красивая женщина. Но слабая — по женской части, твердости не хватает. Отчего не взять посох в руку, если шатает тебя по жизни? Не успела… Потому что верную дорогу вовремя надо выбрать. Твердость с младых ногтей отыскать. Будь моя воля, я бы все детские сады перво-наперво костылями снабдил. Памятники возьмите. Медный всадник. Уж конь под Петром о четырех ногах, казалось бы. Но гениальный скульптор понимал: что — ноги? — в ногах правды нет, нужна дополнительная точка опоры. Каковой и стал посох, замаскированный под хвост лошади. В космосе вообще опор не требуется. Так потому люди там и не живут! А предпочитают Землю, где без опоры и шагу не ступишь. Но при этом сами того не понимают. Человек ведь тверд лишь в своих заблуждениях. То он уверен, что душа в сердце, то в желчном пузыре, то — в пятках. Хотя пятки, пожалуй, ближе всего к истине. И упорно не хочет признавать, что душа — в точке опоры, в посохе, стало быть. И надежда здесь же».

«Да-да, люди ведь так и говорят: опора и надежда», — вспомнила коляска.

«Опора и надежда, верно. Вот мой предыдущий хозяин умер давно, а я жив-здоров. Потому что опора и надежда умирает последней», — приосанившись, совсем уж заговорился посох.

«Хорошо, когда в человеке есть стержень», — согласилась коляска.

«А я вам о чем говорю?»

«И вы всегда так несгибаемы?»

«Возможно, я несколько прямолинеен. Но никогда ни перед кем не гнулся. Никому вперегиб не кланялся. Умею постоять за себя. В молодости самостоятельно овладел приемами самбо. Не хвастая, скажу, что когда на меня в переулке напал хулиган с собакой, я буквально несколькими выпадами расправился с обоими. Хозяину даже ничего делать не пришлось: пока он от волнения махал руками, я наносил резкие, четкие удары».

«Вот вы какой! — удивлялась коляска. — А на вид — худой, поджарый».

«Худой, но самодостаточный. Я ведь разновидность колонны. В Ленинграде бывали?»

«К сожалению, нет».

«Там на Дворцовой площади стоит гигантская колонна — Александрийский столп. Ничем не скреплен с постаментом. Стоит исключительно своими силами. Сам по себе. Идеальная конструкция. Так же, как и колесо, кстати», — погладил обладатель резного набалдашника подлокотник коляски.

«Спасибо», — смутилась коляска.

«У меня много близких и знакомых в высших кругах. Столпы общества. Столпы, заметьте. А не треугольники с их непременными внешними тупыми углами или вообще эллипсы».

«Ну! Эллипсы! — оживилась коляска. — Смешно даже говорить. Приличная окружность от стыда бы сгорела от такой сплющенной формы жизни».

«Просто замкнутая кривая какая-то», — поддержал коляску посох.

После этого наступило молчание, которое, впрочем, скоро было вновь прервано тростью:

«Сейчас в этом не принято признаваться. Но я ведь царских корней».

«Да что вы говорите!» — удивилась коляска.

«От своего прошлого не отрекаюсь, я не Иван какой-нибудь, родства не помнящий. Хотя были в нем и темные страницы. Но не ошибается лишь тот, кто не является опорой. Тем более, мои предки вовремя одумались и приняли посильное участие в борьбе с царизмом. Картину «Иван грозный убивает своего сына» видели?»

«Ах! Да-да!»

«Кто убил будущего угнетателя трудового народа, помните?»

«Как же. Кто же этого не знает? Посох. Так он ваш родственник?!»

«Патриотизм — еще одна черта моих близких. Сколько их ушло добровольцами в госпитали, чтобы стать костылем для раненого в боях за независимость нашей родины. И в этом, в служении людям, мы с вами, уважаемая коляска, близки».

«Да, раненых наша сестра-коляска, повозила, будь здоров».

«А если уж смотреть совсем в корень, то лично мой род идет от посоха Моисея».

«Так вы, значит…» — коляска запнулась.

«Из иудеев, — с достоинством прозвучал ответ. — Конечно, с тех легендарных времен наш род поизмельчал. Но набалдашник мой все тот же, и так же могуч, как у Моисея или Соломона!»

«Да, без костыля и коляски далеко не уйдешь», — поддакнула коляска.