Кто стрелял в президента - Елена Колядина

«Слава тебе, господи, — откликнулась утка. — Значит, без меня обойдутся. Хоть высплюсь».

Лада встала вполоборота к джипу, изо всех сил демонстрируя полное равнодушие к любовному увлечению Николая. Она слышала, как ойкала и смеялась Люба, как Николай говорил «держись за меня крепче», и душа ее заполнялась мутью. Она ненавидела Любу, как ненавидит полная жгучей страсти крапива, приговоренная жить в гуще народной жизни, на куче компоста или картофельной делянке, любимицу богачей — холеную фригидную розу. Как серая вокзальная сайра — розовую форель из ночного клуба. Как радиоприемник ненавидит телевизор. О-о, какую вражду, какое отвращение испытывает радиоточка, удел деревенских старух с пропиской на серванте, а то и на кухне, к телевизионному приемнику. Люди смотрят на экран, не отрываясь, с утра до вечера, они слушают его тупую болтовню и сами разговаривают с ним. Они ставят перед ним пиво и кофе. Дерутся за право обладать пультом этого продажного ящика. Лежа на диване, вырывают черную телевизионную елду друг у друга из рук. «Дай мне! — Нет, теперь мне! — Отдай! Имею я право получить удовольствие?!» К сожалению, Лада возненавидела Любу даже сильнее.

— Лада! — позвала Люба. — Мы готовы.

Лада бросила сигарету и повернулась. Люба сидела в инвалидной коляске и улыбалась идиотской улыбкой совершенно счастливого блаженного.

Лада выкатила глаза.

Коляска вкатила на пандус.

Люба робко покатила к сияющему в леденцовой майской ночи входу в кафе.

— Двигаемся походным порядком, — подбодрил ее Николай.

Лада застучала каблуками:

— Слушай, я не знала, что у тебя такие проблемы.

— Ерунда, — великодушно сказала Люба.

— Выступление в порядке самокритики, — кивнул Любе Николай. — Порядок!

Люба несмело ехала по пандусу, выложенному цветными плитками, похожими на кусочки пемзы.

«Самая лучшая в мире лестница, которую я встречала в своей жизни!» — сказала Люба коляске.

«Вы мне льстите», — довольным голосом произнес пандус.

«Самая удобная!» — продолжала восхищаться Люба.

«Элегантная форма, не правда ли? — с вящим удовольствием поддерживал беседу пандус. — Современное переосмысление горной тропинки. Когда-то все лестницы были гладкими, ну, относительно гладкими, конечно, дорогами в горах. Но затем люди ошибочно решили, что ходить будет удобнее, если вырубить ступени. Вырубили. И сами же начали на них спотыкаться. Но упорно не хотели признавать, что их изобретение — ступени, самая грубая и примитивная форма подъема. Лестница даже стала синонимом трудностей. В принципе, у меня ведь тоже есть ступени — иначе как бы вы поднимались? — просто их высота стремится к нулю. Если хочешь быть удобным для всех, твоя высота должна быть очень невысокой, вы согласны? К счастью, в последнее время грубые, тяжелые на подъем лестницы все чаще заменяют на пандусы и лифты».

Лада, цокая шпильками, забежала вперед и открыла, придерживая, дверь:

— Заезжай.

«Спасибо», — поблагодарила коляска.

— Надо же, не застряла, — радостно сообщила Люба Николаю.

Они встали перед стойкой. Люба, сияя, поставила поднос с едой себе на колени, и Николай повез коляску к столику. Все уселись. Люба сунула рюкзак на спину, Лада туда же, к спинке сиденья, поставила сумочку.

Сумочка, переполненная брезгливой жалостью к несчастному рюкзаку, принялась мучительно размышлять, что бы такое спросить — простое, понятное, у дерматинового урода, чтобы не обидеть.

«Ты вообще, откуда?» — вежливо спросила сумочка.

«С севера, из Вологодской области», — ответил рюкзачок.

«И как там у вас, с продуктами нормально?» — силясь ввести разговор в русло, понятное этому простонародью, спросила сумочка.

«Да ничего», — удивился вопросу рюкзачок.

Сумочка помолчала, не зная, о чем еще спросить.

«А колхозы как, крепкие?»

Рюкзак не успел ответить, потому что Люба сбросила его на пол — все собрались помыть руки.

В тамбуре перед туалетами Лада сочувственно брыкнула головой на самую дальнюю дверь:

— Тебе, наверное, туда удобнее всего.

Люба проследила за ее взглядом, и увидела нарисованное на табличке инвалидное кресло.

«Туда-туда! — подтвердила Любе коляска. — Джип меня предупреждал, что здесь для выперсон отдельные входы, туалеты, столики».

Люба въехала в туалетную комнату, дверь за ней еще несколько раз качнулась веером взад-вперед: добро пожаловать!

«Ой, колясочка, ты посмотри, как здесь все удобно сделано для людей с ограниченными возможностями»

«То ли еще в Москве будет, — горделиво заверила коляска. — Там, я чую, все для инвалида, все — во имя инвалида. Потому и называется — Москва! А было бы иначе, разве депутаты да министры рвались в Москву? Нет, сидели бы каждый у себя в райцентре. Руководить не все одно, в каком города? Телефоны да столы везде есть».

«При чем здесь депутаты? — засмеялась Люба. — Они же не инвалиды».

«Так, к слову», — недовольно пробурчала коляска.

— Покажи руки! — шутливо потребовал Николай у Любы, когда она прикатила к столику. — Чистые?

Люба протянула влажные ладони.

Николай взял Любины руки в свои, натруженные на ниве бизнеса.

— Что за шрам? — он провел пальцем по ниточке под кожей.

— От катетера. Когда мне операции проводили, столько внутривенных вливаний нужно было делать, что пришлось сюда вставить катетер, чтоб каждый раз вену не искать. Целый месяц лейкопластырем к руке был приклеен.

Глаза Николая сморгнули сочувствием. Последний раз такая же жалость блеснула на его темных ресницах, когда пришлось задрать норок, чтобы банкротить звероферму. Норки. Смышленые, как ученики гимназии, и блестящие, как филе сельди. Забили почти тысячу норок за один день. Но он, Николай, не зверь, просто так уж устроена наша зверодержава. Сверхдержава, то есть.

— Ладно, руки вижу — чистые. А уши? Ну-ка уши показывай, — пошутил Николай.

Люба весело покрутила головой:

— Тоже чистые.

— В ушах шрамов нет? — спросила, не удержавшись, Лада. — В уши ничего не вставляли?

Люба судорожно сжала коробок с соусом.

— Ладушка, в машине ты грубила, теперь здесь… Я смотрю, это явления одного порядка, одна цепочка так сказать, — зловеще укорил Николай.

— Про шрамы я серьезно, — взяла себя в руки Лада, — Как будущий врач.

— Влада Сергеевна у нас в медицинском учится-надрывается, — ласково сообщил Николай. — Скоро будет дипломированным врачом-сексопатологом. А пока практикуется.

Люба примолкла.

— Не слушай его. Я на педиатрическом учусь.