Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя классика - Анна Наумовна Ардашникова

обнаруживающая сходство с описаниями идеальных городов: подобным образом описываются в «Шах-нама» Мазандаран, Канг, построенный Сийавушем, тайный град, открывшийся Искандару, а также столица Фатимидов Каир в одной из касыд Насир-и Хусрава. Очевидно, что модель описания идеального города восходит к авестийскому мифу о Йиме, правителе «золотого века»: «И были в царстве Йимы равно неистощимы и пища, и питье, бессмертны скот и люди, не вянули растенья, не иссякали воды, и не было в том царстве ни холода, ни зноя, ни старости, ни смерти, ни зависти зловредной…» (перевод И.М. Стеблин-Каменского). В зороастрийской мифологической традиции Йима выступает как носитель целого ряда важнейших функций: правитель «золотого века», податель земных благ и телесного бессмертия, культурный герой, трижды расширявший по велению верховного благого божества Ахура-Мазды обитаемую часть земли. Йима не только установил Науруз, отвечающий за природную гармонию, но и разделил людей на сословия сообразно их занятиям, то есть обеспечил гармонию социальную.

Следующий фрагмент касыды Катрана содержит традиционные приметы идеального социума:

Не было под небом города прекраснее Тебриза,

Безопаснее и благополучнее, красивее и совершеннее.

Пребывая в веселье, все люди [там] обменивались здравицами.

Город был многолюден и полон богатств.

В нем каждый имел занятие по своему выбору –

Эмир и слуга, предводитель [войска], ученый и мудрец.

Один служил Богу, другой служил людям,

Один искал богатства, другой искал наслаждения.

Один стремился к чаше под звуки [пения] газелей,

Другой натаскивал борзую, чтобы охотиться на газелей.

Дни [для них] проходили [под звуки] сладкоголосых певцов,

Ночи они проводили в обществе красавиц с мускусными

                                                                        родинками.

По желанию каждый находил себе занятие,

Каждый надеялся обрести достаток.

В царстве Йимы всеобщему благоденствию угрожает вселенская катастрофа – Потоп, однако государь при помощи Ахура-Мазды защищает праведных людей и все блага цивилизации, восстановив законы идеального города в построенной им Варе. Но с грехопадением самого Йимы «золотой век» для иранцев заканчивается. В касыде Катрана также разворачивается сценарий «вселенской катастрофы», и описание Тебриза как города счастья переходит в картину его крушения:

Господь послал гибель жителям Тебриза,

По приказу быстротечной [жизни] процветание обернулось

                                                                          упадком.

Вершина стала подножьем, а подножье – вершиной,

Песок стал пеплом, а пепел – песком.

Разверзлась земля, и согнулись растения,

Вздулись реки, и потекли горы.

О сколько было дворцов, чьи крыши доставали до неба!

О сколько было деревьев, чьи ветви касались луны!

От этих деревьев не осталось ныне даже следов,

А от этих дворцов не осталось ныне ничего, кроме развалин.

Каждый, кто спасся, от плача скорби стал [тонок], как волос,

Каждый, кто был найден, от стонов стал похож на тростник.

Нет никого, кто [мог бы] сказать кому-то: «Не плачь!»

Нет никого, кто [мог бы] сказать кому-то: «Не рыдай!»

Я своими глазами видел день Страшного суда,

Наступивший прежде знамения Махди и смуты Даджжала[24].

Автор, рассказывающий о катастрофе, очевидцем которой он стал, придает ей вселенский размах и интерпретирует как Божью кару за неповиновение земному правителю. В переходе к восхвалению адресата он прямо говорит:

На землю не напала бы дрожь, если бы она не отказалась

Повиноваться шаху, чьи сердце и натура достойны

                                                                  восхваления.

По первому впечатлению касыда прямо отсылает к суре Корана, носящей название «Землетрясение» и содержащей описание Судного дня (Коран 99:1–8). Природный катаклизм, предстающий в касыде Катрана, на образном уровне описывается в русле эсхатологических представлений ислама, однако на более глубоком уровне логики развертывания поэтического смысла восходит, на наш взгляд, к более древней, мифологической схеме.

После Катрана представленная у него в полноте смысловая структура «зачина катастроф» распадается на отдельные элементы. Традиция подобных зачинов развивается в основном по линии описания страт городского общества, которые в условиях катастрофы нарушают общепринятые модели социального поведения. В качестве самостоятельного блока используются и мотивы «Града обетованного» (см. раздел о творчестве Насир-и Хусрава).

Не менее своеобразны касыды Катрана, в которых описана весьма редкая для средневекового панегирика ситуация пленения повелителя. С точки зрения придворного этикета пребывание восхваляемого в положении узника вряд ли могло считаться похвальной темой для касыды, однако, подчеркивая жертвенность адресата, Катран достигает поставленной цели – увековечить деяния повелителя, который выступает в роли радетеля за счастье своего народа, приносит себя в жертву ради спокойствия и благополучия подданных. Автор подчеркивает это многократно, в том числе и в таких строках: «Ради того ты отправился в Рум с войском и казной, ради того ты претерпел многие горести и тяготы плена, чтобы мы оставались в покое на месте своем…». Адресат касыды предстает в облике героя-мученика, праведника, наделенного качествами образцового аскета, при этом черты, традиционно присущие каноническому портрету восхваляемого, такие, к примеру, как воинская доблесть, непримиримость к врагу, в восхвалении практически отсутствуют:

О повелитель! Много страданий претерпел ты,

Изведал ты разнообразные печали и мучения.

Ради подданных, не ради себя,

Отдал ты веселье и приобрел горе.

Ради того, чтобы твой народ не претерпел несчастья,

Ты сам избрал его себе в удел и искусал свои уста.

Не дай Бог, чтобы ты когда-нибудь испытал несчастья.

Ради подданных своих избрал ты вредное для себя.

Чревато бедствиями для людей приобретение богатства.

Ты же ради нас претерпел несчастья, а богатства раздал.

С большим трудом в обители горя и страданий

Сплел ты, как паук, завесу для души.

Не убоялся ты своей погибели,

Устрашился ты погибели дома своего отца.

Совершенно не беспокоился ты о своем освобождении,

День и ночь тревожился ты за край своего отца.

Чтобы не обрушился свод государства,

Склонился ты перед малыми и великими мира.

Правители испытывают потребность в подданных ради самих

                                                                              себя,

А ты принес себя в жертву ради подданных.

(Перевод Е.О. Акимушкиной)

Поскольку фигура повелителя у Катрана приобретает жертвенный ореол, сам панегирик транспонирован в элегический регистр и содержит типичные мотивы аскетической лирики – осуждение стяжательства и себялюбия, восхваление стойкости, терпения, довольства малым и т. д.

Почти таким же представительным, как и газнавидская литературная школа XI в., был поэтический круг, сложившийся при дворе Караханидов (992–1211) – династии, сменившей Саманидов на территории Мавераннахра, куда входили признанные