Вишневые воры - Сарей Уокер

загорится. Несмотря на все случившееся – предсказание Белинды и мою встречу с безголовой невестой, невозможно было представить, что этого не произойдет.

Я нагнулась и дотронулась до ее руки.

– Скажи что-нибудь, – умоляюще прошептала я. Как бы я хотела, чтобы при виде меня ее щеки порозовели, чтобы она разозлилась на меня за все, что я сделала. Что угодно, лишь бы она вернулась к нам. Как бы я была рада, если бы она открыла глаза и приказала мне убираться из комнаты, ведь тогда она стала бы прежней.

Розалинда обеими руками нежно обхватила лицо Эстер.

– Эстер? – сказала она тихо. – Дорогая, ты слышишь меня?

Я надеялась, что Эстер откроет глаза и скажет ей с шутливым укором: «Роззи, убери от меня эту мокрую тряпку», но она молчала. Ни движения, ни жеста, ни тени узнавания. Казалось, что она лишь глубже погрузилась в овладевшую ею тьму.

– Эстер, проснись! – громко сказала я, тряся ее за плечо. Она не дернулась и не моргнула.

– Что с ней? – спросила Зили, силясь не заплакать. Она посмотрела на меня, как будто я знала ответ, и перевела взгляд на сестер. Розалинда, Калла и Дафни старались держаться невозмутимо, глядя на Эстер почти таким же пустым взглядом, каким та смотрела перед собой, и я знала, о чем они думают, и сама думала о том же: вот оно, что-то ужасное.

В коридоре послышались голоса.

– Это, надеюсь, доктор? – спросил Мэтью. Я уже забыла, что он тоже был здесь.

В сопровождении Доуви появился доктор Грин, облаченный в коричневый вельветовый костюм, – очевидно, он прибыл сюда сразу после церковной службы. Он был нашим семейным врачом еще до моего появления на свет: низкорослый, плотный мужчина, седая борода, очки в проволочной оправе.

Доктор Грин поговорил с Мэтью («Вчера вечером с ней все было в порядке, – донесся до меня голос Мэтью. – Утром ей стало нехорошо, а потом… все хуже и хуже»). Доктор Грин, выслушав его, вошел в спальню с черным медицинским чемоданом в руках.

– Я уверен, это всего лишь переутомление, – сказал он, слегка подталкивая Розалинду и Каллу, чтобы подойти к кровати.

Он оглядел Эстер – она лежала в своем сиреневом пеньюаре, на лице – следы свадебного макияжа, по подушке разбросаны жесткие, как солома, каштановые локоны. Она выглядела как старый манекен, списанный в универмаге и выброшенный на помойку. Никто не должен видеть ее такой, подумала я, переживая за ее честь и достоинство. Мне захотелось накрыть ее одеялом до подбородка и смыть с нее косметику влажным полотенцем.

Она все еще смотрела прямо перед собой через полуопущенные веки. Доктор Грин оглядел ее, обеспокоенно пощипывая свою бровь, но как только он заметил на себе мой пристальный взгляд, его широкое, мясистое лицо расплылось в улыбке.

– Да, как я и говорил: переутомление. – Он поднял руку Эстер и пощупал ей пульс.

– Завтра мы должны отплывать в свадебное путешествие, – донесся из коридора голос Мэтью.

– С этим не должно быть проблем, мистер Мэйбрик, – сказал доктор Грин. Он опустил руку Эстер и потрогал ее лоб. – Пульс слабоват, и у нее температура, – продолжил он. – Сегодня ей нужно дать отдохнуть, а завтра она должна поправиться. – Он оглядел нас и добавил: – И лучше не толпиться вокруг нее, молодые леди. – Но никто из нас не пошевелился.

Он пожал плечами, как бы говоря: «Ну, как знаете», и отошел от кровати, прихватив по пути свой черный чемодан, к которому даже не притронулся.

– Что, это все? – спросила Розалинда.

– Она просто утомлена, – сказал доктор. – Свадебные волнения, ничего страшного. Волноваться не о чем.

– Но вы ее даже не осмотрели!

– Моя дорогая…

– Может быть, нам лучше отвезти ее в больницу? – сказала Калла.

– В больницу? – сказал доктор Грин. – Да вы ей тут вздохнуть не даете, а от этого, конечно, никакой пользы. Вы бы вышли прогуляться, пускай она отдохнет. Возвращайтесь через час, к тому времени она уже придет в себя.

– Да вы понятия не имеете, о чем говорите, – сказала Дафни.

Доктор Грин засмеялся, удивленный такой настойчивостью.

– Милая леди, я понимаю, что вам тяжело видеть сестру в таком состоянии, но неужели мне нужно напоминать вам, кто из нас окончил Йельский медицинский институт? – Он говорил с наигранной беззаботностью. Мы были дочерьми Генри Чэпела, и это, вероятно, в некоторой степени оправдывало наше упрямство. – Успокойтесь. С ней все в порядке, уверяю вас.

– Но она не может пошевелиться, – сказала Розалинда. – Она ничего не говорит. Она даже не знает, что мы здесь!

– Вероятно, ей поможет морской воздух? – сказал Мэтью из коридора. – Мы завтра отплываем, – повторил он. Дафни застонала.

– Именно! – сказал доктор Грин, нахмурившись и неодобрительно взглянув на Дафни. – Вы плывете из Нью-Йорка в Саутгемптон, не так ли? – спросил он Мэтью.

– Да, – ответил Мэтью. – Лондон, Париж и так далее.

– Прекрасно! Спокойный отдых на борту лайнера – это как раз то, что нужно этой молодой леди. Говорю вам как врач.

Мысль о том, что Эстер может встать и отправиться в путешествие, не укладывалась в голове. Ее пришлось бы поднимать на корабль на носилках, но доктора Грина это почему-то не беспокоило. Он вышел в коридор к Мэтью и Доуви и свободной рукой взял Мэтью за плечо.

– У меня три дочери. Это хрупкие создания.

– Да, – сказал Мэтью. – Я начинаю это понимать.

– В семейную жизнь их лучше вводить осторожно. – Он похлопал Мэтью по спине, и они оба хмыкнули, обменявшись взглядами, смысл которых я не поняла. Быть может, это имело отношение к первой брачной ночи, когда у женщины из-за мужчины текла кровь. Но зачем бы они стали смеяться над таким? Там, где кровь, всегда боль – по крайней мере, я так считала.

– Позвоните мне, если состояние миссис Мэйбрик изменится, – сказал доктор Грин, и Доуви пошла его провожать. Мэтью сказал, что ему нужно позвонить, и тоже ушел вниз. Судя по всему, вердикт доктора – «переутомление» – его вполне удовлетворил.

– И что нам теперь делать? – спросила Розалинда, когда мы остались одни. Ее беспомощность пугала меня. Эстер с Розалиндой могли принять решение в любой ситуации, и теперь я боялась, что вокруг не осталось никого, кто мог бы нам помочь. Я хотела вновь украсить голову Эстер венком из маргариток, назвать ее королевой-розой девичьего сада распускающихся бутонов, чтобы она засияла, как тогда, на лугу. Вместо этого я смотрела на стену с астрами за ее спиной и шептала: «Хочу, хочу…»

3

– Ну что там?

Беспокойно ожидавшая новостей Розалинда повернулась к Зили, которая только что вошла в нашу гостиную.

– Она все еще с ней. – сказала Зили. – Ничего не говорит.

Белинда уже несколько часов сидела у кровати Эстер. Она неслышно вошла в комнату, в своем обычном льняном платье, волосы заколоты наверх, с ног до головы белая, как мотылек; ее глаза смотрели только на Эстер, словно никого из нас в комнате не было. Она попросила нас оставить их вдвоем, и мы ушли. С тех пор она молча сидела у кровати дочери, держа ее за руку и время от времени промокая ее лоб влажным полотенцем.

Доуви принесла нам поднос с бутербродами – ветчина с горчицей на треугольных половинках хлеба – и кувшин лимонада, в котором уже растаял лед, а на поверхности плавали сморщенные листья мяты.

Взяв половинку бутерброда, Зили забралась на подоконник.

– Там Мэтью в саду, – сказала она, глядя в окно и вяло покусывая уголок хлеба.

– И что он делает? – спросила Розалинда.

– Курит и ходит туда-сюда.

Розалинда умоляла папу и Мэтью не слушать доктора Грина и отвезти Эстер в больницу, но мужчины доверились диагнозу «переутомление» и больше слышать ни о чем не желали.

– Не понимаю, почему никто ничего не предпринимает! – сказала Розалинда. – Наша сестра лежит без движения, от нее осталась лишь оболочка, и никто в этом доме не выказывает никакого беспокойства! Мэтью курит на улице, отец неизвестно где, а наша мать – наша безумная мать! – которая всю неделю вещала нам о конце света, теперь просто сидит у ее кровати и молчит. Розалинда осеклась, но лишь на секунду; несколькими резкими движениями она утерла выступившие на глазах слезы, явно раздосадованная, что те