Такой, какой я есть - Андрей Владимирович Важенин

всегда подписывается очень просто: «инженер». Вот это я понимаю уважение к себе и уважение к профессии.

Хунвейбин

Совершенно закономерно, что мы все ближе сходимся с Китаем. Великий народ, великая страна с близкой экономикой, с понятными устремлениями. Но вместе с тем насколько мы разные и насколько по-разному подходим друг к другу. Некоторое время назад, будучи в Дайляне, познакомился с девушкой Леной, наша гид от руководства города. На самом деле она не Лена, а что-то очень мудреное типа цветка лотоса, проснувшегося на рассвете. Примерно так. Девушка закончила обычный Даляньский (не Пекинский даже) университет, туристический факультет, русское отделение, потом три года стажировалась в России в различных городах Сибири. Я не помню сейчас, где конкретно. Но в одном городе она год проработала на вещевом китайском рынке под видом торговки, в другом работала в туристическом бюро, а в третьем — на официальной должности в мэрии по российско-китайским связям. Можно себе представить, насколько глубоко и хорошо она изучила наш менталитет и нас самих. Это подтвердил наш разговор, когда на мой вопрос: «Лен, объясни, чем отличается хунвейбин от дзяофаня?» она сказала: «во-первых, не дзяофань, а дзяфаньпэ, это по-русски немножко искажают, Хунвейбин — такой парень, очень хороший, очень интересный, приятный для барышень типа Павки Корчагина, но абсолютно непригодный к нормальной, спокойной, в частности семейной, конструктивной жизни, пользы практически от него никакой. А дзяфаньпэ — это злопыхатель, который при социализме ругает социализм, при капитализме — капитализм». Я подумал, Господи, а кто из нас настолько хорошо знает китайскую литературу и китайский язык, и вообще у скольких моих знакомых, носителей великого могучего русского языка, имеется такой словарный литературный запас. Вопрос, точнее, констатация факта: они нас знают, они нас видят, мы их — нет.

Иждивенчество

Вольно-невольно возникают мысли, сопоставляя историческое развитие страны с сегодняшним днем. Очень поздно в России было отменено крепостное право. Весь XVIII и XIX века российская интеллигенция, так называемое прогрессивное дворянство боролись против крепостного права, наконец, победили. Но как это блестяще описывает Салтыков-Щедрин, «победа и отмена крепостного права были не очень-то нужны крестьянам, и большинство крестьян встретило это явление крайне негативно». Иждивенчество, веками воспитанное в народе, дало себя знать, дает себя знать и сегодня. Если при Салтыкове-Щедрине крестьяне не хотели уходить от барина, потому что барин решает, барин судит, барин построит больничку, когда посчитает нужным, школу, церковь. Не построит — его можно за это ругать, разгневается — можно и усадебку сжечь. Ну придут солдаты, ну заберут кого-то на каторгу… Но вместе с тем община будет жить. Ну побезобразит барин, ну попьянствует, ну девок и баб попортит в бане. Никому от той убыли большой нет. К сожалению, после двух мировых войн и Гражданской войны, когда самые лучшие, самые смелые вставали в атаку и гибли, определенная селекция народа произошла.

Прошла выборная кампания, в ходе которой приходилось общаться со всякими людьми. Но более всего меня поразила когорта садоводов в городе Златоусте. Город этот с большим количеством безработных, пенсионеров, которые в 90-е годы были уважаемыми людьми, занимающимися квалифицированным трудом, были выброшены за пределы заводов, и для многих садовые участки стали средством существования. Я тоже садовод. Есть участок, который содержится больше для отдыха и развлечения. Скорее это не сад, как принято у нас называть, а дача. Так, немножко огурчиков, помидорчиков и десяток кустов картошки, рассаженных тайком от жены по разным углам, чтобы в августе можно было копнуть и с первой помидоркой и под рюмочку водочки съесть.

Так вот, я не идеальный садовод, занимаюсь этим от случая к случаю. Я думал, что приеду в сады, которые для людей являются основанием их благосостояния. Оказалось совсем не так. У меня-то в саду все идеально. А вот эти участки, которые во многом кормят людей, от степени их запущенности я просто ужаснулся. Плюс к этому абсолютное нежелание что-то коллегиально решить в плане дорог, дорожек, внутреннего благоустройства. Кто-то должен сделать, кто-то должен принести, кто-то должен все решить. Особенно поразила меня ситуация, когда в одном из кооперативов были отсыпаны за казенный счет дороги, и мы услышали жесточайшую критику со стороны садоводов, что надо было шире, тут нужно было расширить, тут нужно было сделать откосы. Это при том, что последние 20 лет дорогой к саду вообще не занимался никто. Вот тебе и Салтыков-Щедрин, вот тебе и исторические параллели. Грустно, господа.

Любимые книги

Тема очень интересная, достаточно часто обсуждаемая. Но мне кажется неким лицемерием называть какие-то отдельно любимые книги на всю жизнь. Есть, конечно, литературные произведения, которые охватывают и увлекают на большой период жизни, но, тем не менее, нужно делать поправку на возраст, на окружающую среду, на разные эпохи, на разную моду, на разные увлечения, на разные взгляды. Мы не свободны в обществе. Достаточно вспомнить с точки зрения литературы достаточно интересный период с 1986-го по 1989–1990 годы, когда интеллигенция или то, что я называю интеллигенцией, выписывали большое количество литературных журналов, читали их. Когда в ординаторских постоянно слышались разговоры по обсуждению того или иного произведения, тех или иных литературных новостей. Сейчас этого нет близко. Пытаюсь разговаривать с докторами на эти темы, но количество читающей публики среди людей образованных и занимающихся серьезной профессией, не люмпенизированных неуклонно сокращается. Да и то, на чем нас купили в перестройку, достаточно сомнительные поделки Анатолия Рыбакова типа «Детей Арбата» со штампами, поверхностными взглядами, таким слюнявым розовеньким сюжетом.

«Ночевала тучка золотая» — весьма проблемная вещь. Выделю, пожалуй, «Новое назначение» Бека, «Зубра». Книги, посвященные Тимофееву-Ресовскому, персонажу с весьма сомнительной репутацией, вообще малопонятному, представленному, правда, абсолютно святым, носителем абсолютного разума. Что, я думаю, на самом деле не соответствовало действительно, тем более что мне довелось знать людей, которые с ним работали и знали его лично. Безусловно, масштабная эпоха, масштабная фигура.

«Белые одежды» — интересный роман по сюжету, посвященный якобы благому делу — разгрому лысенковщины. Но не все так просто в науке, не все так просто в этой теме. Вообще, как показывает жизнь, оценки людей и событий носят синусоидальный характер. Сначала Трофим Денисович Лысенко был абсолютным благом, потом стал абсолютным злом. Но нельзя забыть такой факт, что именно с его подачи были введены те самые существенные добавки к профессорско-доцентским окладам, именно он был инициатором привлечения талантливой молодежи, создания условий для молодых ученых в 30-е годы. Потом, правда, об этом забыли все те, кто пользовался этими благами.

Александр Беляев — один из талантливейших писателей