Контрольная диверсия - Михаил Белозеров

— За встречу по сто пятьдесят? — предложил бармен.

— Давай!

Бармен налил от души, и они выпили.

— Больше воевать не буду и тебе не советую, — сказал на прощание бармен.

— А я и не воюю, — признался Цветаев, — я теперь санитаром служу.

— Где?

— В Подольской клинической.

— Хорошее место, — доверчиво согласился бармен, хотя Цветаев, конечно же, под словом «санитар» подразумевал совсем другое. — Главное, на фронт не заберут. Надо будет на заметку взять, может, пригодиться.

Между тем, публика, охваченная естественной потребностью разнести по округе сногсшибательную новость, стала поспешно покидать кафе. И только один молодой бандерлог потеряно сидел на месте. Кажется, он горько рыдал, закрыв лицо руками, потом вскочил:

— Я вас, гадів, спалю! — закричал он, обращаясь к бармену, но даже те, кто еще не вышли из кафе, ему не поверили, он был крайне неубедителен.

Цветаева осенило: огонь! Вот что нужно для дела! Оказалось, всё просто, как всё гениальное, оставалось проверить детали. Забыв допить кофе, Цветаев выскочил из кафе, потом — через вторую арку в переулок, свернул на улицу Городецкого и почти добежал до Крещатика, здесь ещё раз свернул налево во двор нужного ему дома.

С первого взгляда было ясно, что дом, как минимум, наполовину пуст: во дворе, больше походившим на каменный колодец, стояла всего лишь одна машина, да и то со спущенными колёсами, которые поросли легкомысленными одуванчиками. А ведь в былые времена каждый жилец имел своё место для стоянки, но это уже детали, подтверждающие выводы: жильцы сбежали давным-давно, ещё весной, когда начал бузить майдан.

Не задерживаясь ни на мгновение, не поднимая головы и не излучая радость, как заблудившийся турист, Цветаев подошёл к подъезду и с облегчением вздохнул, хоть в этом повезло: домофон был сломан. В фойе среди пыли и запустения сидела консьержка и вязала на ощупь.

— Опять вы?! — спросила она с упрёком, откладывая спицы и выключая маленькое портативное радио, которое успело проорать: «Мобілізація — це наш єдиний шанс на порятунок! Україна, або смерть!»

— Да, это я! — на всякий случай подтвердил Цветаев, прикинувшись неизвестно кем.

Консьержка надела очки посмотрела поверх них и подтвердила:

— Опять вы!

— Как видите, — потупился на всякий случай Цветаев.

— Ну что с вами сделаешь! — консьержка поднимаясь с трудом, опираясь на руки. — Ходят, ходят, по десять раз на день ходят, а мне покой нужен!

Цветаеву захотелось оправдаться, что он здесь впервые, что если бы не нужда освободить Орлова, он бы и носу сюда не казал, но, естественно, передумал. Консьержка ещё раз с сомнение посмотрела на него и воскликнула в сердцах:

— Идемте! Лифт-то у нас не работает, — объяснила она сдержанным тоном. — То вам нравится, то вам не нравится! А что, нет? Объявление висит, там всё написано! Телефоны, адреса владельцев!

— Объявления я не разглядел, — признался Цветаев.

— Никто не смотрит на объявление. Все хотят видеть! А у меня ноги больные, — пожаловалась на тон ниже, кряхтя, вползая на второй этаж.

Она переваливаясь, как утка. Пахло от неё прогорклым запахом и ещё чем-то, не поддающимся объяснению.

— Ты не знаешь, как колени лечить?

Вдобавок ко всему прочему у неё было астматическое дыхание, как у старой гармошки.

— Меньше ешьте жирного и печеного, проживёте до ста лет! — машинально ответил он, соображая, как половчее избавиться от неё.

— Вы думаете?! — обрадовалась консьержка, неестественно ловко замирая на ходу.

— Ха! — воскликнул Цветаев, поворачиваясь к ней. — Я уверен!

Он хотел разразиться длинной речью на предмет лечения подагры, даже открыл было рот, но передумал: обстановка была не та, да и слушательница не располагала. У неё на лице было написана, что она любительница котлет, пельменей, отбивных, сала с чесноком и жирнющего борща с жирнющей, домашней сметаной. Кто по доброй воле откажется от такого счастья?

— Дальше я не пойду! — сказала, отдуваясь, консьержка. — Тебе какой этаж нужен?

— А какой можно?

Он старался ускользнуть от её подозрений, сделаться незаметным, покладистым, как ленивиц.

— Можно любой! Постой, — она снова посмотрела на него поверх очков. — Где я тебя видела?..

— Я же приходил…

Бесцветный голос не должен выдавать характер его обладателя.

— Да-да… — ответила она с сомнением. — Из?..

— С востока, — словно нехотя подтвердил он.

— Много вас ездят, скупают? — покачала она головой. — Потом перепродавать будешь?!

— Нет, что вы! Давно мечтаю жить на Крещатике!

— Да?! — с недоверием посмотрела она на него. — Впервые такого дурака вижу! Но ты был в костюме и панаме!

— Переоделся. Дочка настояла, понимаете ли.

Робость, построенная на бесхребетности. Таким он представлял себя сейчас, таким она его и запомнит, вернее, не вспомнит: кому нужны бесцветные люди, к тому же перепуганные войной.

— Понимаю, понимаю… — задумчиво согласилась консьержка и тут же переключилась на привычное, — у нас здесь грязно, а по ночам крысы бегают. Думаешь, я бы сидела за гроши? Но где теперь работу найдёшь?

Она вопросительно уставилась на него, словно он, раз заикнулся насчёт колен, должен был ответить и на все остальные вопросы.

— Не сидели бы, — согласился он, — и не нашли бы.

— Все разбежались… — она сделала паузу, с тревогой прислушиваясь к тому, что уже отшумело — к майдану, к тому прошлому, за которое рвали душу. — Здесь в марте такие страсти кипели!

— Шекспировские? — мягко пошутил Цветаев.

— Они самые… — отдуваясь, согласилась консьержка. — Все и мотанули. Меня караулить оставили. А квартиру выбирай любую.

— А можно, восьмой этаж?

— Прошлый раз ты хотел пятый с видом на улицу? — округлила она глаза.

— Дочка передумала, восьмой, с окнами во двор.

Консьержка с сожалением посмотрела на него:

— Под крышей?

— Под крышей.

— Во двор? — не поверила она, потому что ни одни здравомыслящий человек не будет селиться в такую дыру с видом на вонючую улицу.

— Во двор, — прошептал Цветаев так скромно, что она едва расслышала, — чтобы тише было, — утешил он её.

— Во двор тише, — по-житейски согласилась консьержка. — Иди смотри, — она взглянула на Цветаева, как на больного, и снисходительно протянула связку ключей. Что возьмёшь с неразумного русского? — Только там эти хотят…

— Кто? — спросил он, не выходя из образа.