Бабочка - Марина Эльденберт

— Тьфу, — говорит Алетта, когда мы выходим на улицу, и прикрывает лицо надушенным шарфом. А потом добавляет: — Ну ты даешь.

У меня шарфа нет, поэтому приходится дышать тем, что есть, и, когда мы оказываемся на платформе, уносящей нас из вони Пятнадцатого промышленного, я с облегчением вздыхаю. Может, Пятнадцатый приморский и не самый благополучный, а если так подумать, еще и опасный, но, по крайней мере, там можно дышать полной грудью.

— Так это… он будет у тебя первым? — Подруга смотрит мне в глаза.

Я молчу.

— Ну, в общем, считай, что тебе повезло. Мой первый зажал меня на школьной вечеринке, на которой воняло немногим лучше, чем от них. — Мотнув головой в сторону дымящих труб, окутавших весь район смогом, она усмехается. — В общем-то, у него была довольно смазливая мордашка, поэтому я в итоге не устояла… — Алетта махнула рукой.

— Что это вообще такое? — пытаюсь я сменить тему.

Она непонимающе на меня смотрит.

— Я имею в виду, что за запах.

— А… это Ландорхорнский химкомбинат. Иногда нам везет, и ветер дует в другую сторону, а иногда как сегодня. У меня там папаша работает, — ухмыляется она. — Говорит, заходишь в цех и с ходу понимаешь, что там что-то сдохло. У них даже шутка такая есть: если кто-то сдохнет на рабочем месте, никто не заметит и через два дня.

Очень смешно, да.

— Собственно, мне повезло, что у меня есть мозги. — Она постучала себя по голове. — Поэтому я выберусь отсюда раньше, чем все это меня доконает. А может, если повезет, и еще раньше.

Алетта мне подмигнула. Не сразу, но до меня дошло.

— Так ты за этим собираешься на вечеринку?

— Нет, едх меня подери, за красивыми глазами друга твоего К’ярда. Думаешь, я не понимаю, что мне мало чего светит, если сидеть на попе ровно? Да даже если я выучусь, выше головы не прыгнешь, никто не посадит меня на руководящую должность. Но сестра говорила, что у них девчонка с работы спуталась с въерхом. Въерх довольно богатый, на руках ее носит, шмотье покупает, недавно эйрлат и квартиру в Четвертом подарил. Два дня в неделю он к ней ездит, все остальное время она сама себе предоставлена. Работать опять же не надо. В общем, как ни крути, одни плюсы.

Прежде чем я успеваю осознать сказанное, к нам подходит паренек. Ростом с меня, широченный в плечах. Его друг жмется у противоположного края платформы. Сразу видно, кто из них главный.

— Девчонки, куда это вы собрались такие красивые, а? — нахально интересуется он.

— Куда собрались, не твоего ума дело, — грубо отшивает Алетта.

Улыбка с лица парня тут же сбегает, уступив место раздражению. Впрочем, несмотря на позднее время, сегодня вечер перед выходными. Платформа основательно заполнена, и он, пробормотав себе под нас: «Надра», удаляется с высоко поднятой головой. Я смотрю ему вслед и думаю о том, что сказала Летта. Не на вечеринку. Она в Кэйпдор поступила исключительно за этим. И что самое смешное, я собираюсь действовать в точности так же.

— Опять киснешь? — спрашивает она, когда платформа останавливается в Четырнадцатом.

Здесь почище и дома повыше. Улицы шире, снимать здесь жилье могут себе позволить начальники смен или начинающие офисные сотрудники. Платформа снова трогается, я обращаю внимание, что те парни сошли.

— Не кисни, Вир. Понимаю, что рядом с К’ярдом нам надолго не удержаться, но тебе же надолго и не надо, правда?

Если бы можно было заткнуть уши, я бы заткнула, потому что каждое слово Летты раскаленным прутом вонзается в мысли. В мысли о том, что я собираюсь сделать.

— И даже с таким, как его дружок. Хорош, едхов красавчик! Но после того, как у тебя будет интрижка с К’ярдом, на тебя совсем по-другому посмотрят. Дело тебе говорю.

— Извини, мне сестра пишет, — вытаскиваю тапет раньше, чем она успевает продолжить, и утыкаюсь в него.

Пару минут Алетта безуспешно пытается изогнуть шею так, чтобы подсмотреть, что отображается на моем экране, потом обиженно отворачивается. С тапетом я не расстаюсь до конечной платформы и, только когда мы выходим, направляясь к ближайшей станции гусеницы, убираю его в сумку.

— Я бы и в Шестом не отказалась жить, — оглядываясь, Алетта поднимает вверх большой палец.

И тут до меня доходит кое-что еще. Вечеринка. Она уговаривала меня пойти на вечеринку только затем, чтобы я позвала ее с собой.

— Ты ведь никогда всерьез не считала, что К’ярд станет мне помогать, правда?

Эти слова заглушает ропот выходящей и входящей толпы, которая вносит нас в гусеницу. Я едва успеваю ухватиться за поручни, чтобы меня не прижало к стенке.

— С чего ты взяла? — бормочет Алетта, но отводит глаза, и я понимаю: правда.

На самом деле она тут ни при чем, я сама дура. И дело даже не в том, что я поверила в то, во что хотела верить больше всего, — в то, что он действительно мне поможет. Дело в том, что я поверила, что могу так поступить.

— Я не иду на вечеринку. — Слова срываются с губ в тот момент, когда гусеница трогается с места.

— Эй-эй-эй! Подруга! Не знаю, что ты там себе надумала…

— Ничего. Не могу я так поступить, Летта, и точка.

— Так — это как?!

— Не могу использовать… отношения, чтобы… — Мне не хватает слов, чтобы все это сформулировать, но кажется, сейчас мне впервые за последние пару дней становится легче.

— Использовать? — Губы Летты кривятся. — Да брось! Он точно так же тебя использует, так что у вас это взаимно. Если ты умно себя поведешь — найдешь сестру, а может, и много чего еще.

— Это мерзко, — выплевываю я раньше, чем успеваю остановиться.

Летта раздувает ноздри.

— Мерзко? — шипит она.

Так тихо, что ее слышу только я, а впрочем, во всем этом вагоне до нас никому нет ни малейшего дела. У большинства уши запечатаны ракушками, у меньшинства — мозги информацией с тапетов, которые они умудряются держать в руках.

— Мерзко подыхать с голоду, Вир. Мерзко дышать той гадостью или ждать, когда твой дом случайно смоет волна из-за недостаточной силы щитов. Мерзко знать, что твоя сестра пропала, а ты ничем не можешь помочь.

— Я. Не. Иду. На. Вечеринку.

— Дура! — цедит Летта. — Какая же ты дура. Ты хоть понимаешь, от чего сейчас отказываешься?

— Понимаю. Поэтому и отказываюсь.

Лицо подруги превращается в гримасу, но на новой станции я просто разжимаю пальцы, и меня от нее оттесняют. Мне надо чуть-чуть остыть, чтобы не наговорить лишнего. Лишнего, потому что сейчас во мне бурлит злость, щедро приправленная раздражением. Впрочем, надолго меня одну не оставляют. Летта понимает, что вспылила, и уже на следующей станции оказывается рядом со мной.

— Слушай! Прости, пожалуйста, я психанула. С кем не бывает, а? — Она смотрит мне в глаза. — Вирна!