Токийский Зодиак - Содзи Симада

Но если я говорю об уголовной ответственности, это не значит, что мой отец – преступник. Никакого преступления он не совершал.

Мой отец был честнейшим человеком. Я не преувеличиваю. Когда он по выслуге лет уходил в отставку, ему устроили торжественные проводы и наградили благодарственной грамотой за службу. Он не пропустил на работе ни одного дня, за исключением отсутствия по совсем уж уважительным причинам, ни разу не опоздал. Но в последнее время я стала замечать, что было нечто, оказывавшее влияние на его душевное состояние. Желание в чем-то покаяться? Не знаю.

Речь идет об очень известном деле, и если обстоятельства, о которых я хочу рассказать, станут известны брату и мужу, огласки нам не избежать. Муж, вроде моего отца, честный и простой человек, а вот брат… Черствый, думает только о работе. Я постоянно думаю о том, через что пришлось пройти отцу, и не могу довериться брату. Если б только найти решение, от которого не пострадала бы честь отца, его репутация… О большем он бы и не мечтал. Я пришла к вам ради него.

Иида умолкла. Казалось, она пытается отыскать что-то в памяти, набирается решимости продолжить рассказ.

– Не знаю, что сказал бы брат, узнай он, что я все это вам рассказываю. Похоже, наше дело каким-то образом связано с астрологией. Я долго ломала голову над тем, кто бы мог в нем разобраться. Уверена, Митараи-сан, лучше вас никто не справится. Поэтому я набралась смелости и пришла. Для меня будет ударом, если я ошиблась. Отец не имел никаких связей с преступниками. Это совершенно исключено. Но они могли его использовать…

Митараи-сан, вы, верно, слышали об «убийствах по Зодиаку»? Это было еще до войны. Серийные убийства членов семьи Умэдзава.

– Нет, не слыхал, – угрюмо буркнул Митараи. Иида с удивлением посмотрела на него. Она полагала, что Митараи наверняка наслышан о деле, которое вызвало столько шума, да еще было связано с астрологией. Честно сказать, я тоже был удивлен. Мне казалось, что в Японии нет ни одного человека, который не знал бы об «убийствах по Зодиаку».

– Вот как? Я думала, вы в курсе… Тогда, видимо, надо рассказать, что тогда произошло.

Иида начала было излагать нам историю семьи Умэдзава с самого убийства Хэйкити, но я прервал ее, сказав, что знаю обо всем в подробностях и потом поделюсь информацией с Митараи. После этого женщина быстро свернула свой рассказ и перешла к сути.

– Иида – моя фамилия по мужу, а девичья – Такэгоси. Моего отца звали Бундзиро Такэгоси. Он родился двадцать третьего февраля тысяча девятьсот пятого года.

Я уже говорила, что он работал в полиции. Известные события произошли в тридцать шестом году. Отцу тогда был тридцать один год, он служил в полицейском управлении района Таканава.

Меня тогда еще не было на свете, а брат только что родился. Сейчас мы живем в Дзиюгаоке, а тогда у моих родителей было жилье в Каминогэ.

На днях, разбираясь на книжных полках, оставшихся после отца, я обнаружила его записи. На исписанных его почерком листах почтовой бумаги, часто используемых полицией для снятия показаний, излагались происходившие тогда события.

То, что там написано, поразило меня. Я не могла поверить. Ведь мой отец был добрым, мягким и честным человеком… Ему столько пришлось пережить… С ним не могло такое случиться.

Это касается происшествия с Кадзуэ-сан, первой убитой женщиной из семьи Умэдзава. Непосредственно перед ее убийством отец совершил ошибку, недостойную офицера полиции…

Я хочу оставить вам эти записи. Прочитав их, вы все поймете. Поймете, что хотел отец. Вы должны разобраться в этом деле. Если у вас получится, отец найдет успокоение. Потому что пока смерть не принесла ему избавления от страданий. Даже если вы не распутаете все дело, нельзя ли прояснить хотя бы то, что касается отца?

После того как Мисако Иида ушла, мы решили сначала собрать в наших головах все, что было известно о «деле Умэдзава», и уж потом взяться за записки Бундзиро Такэгоси. Трудно передать, какой небывалый интерес и возбуждение я тогда испытывал. Как не благодарить Бога за то, что судьба свела меня с Митараи!

Мой друг тоже не остался безучастным к задаче, которая стояла теперь перед нами, но ограничился неопределенным: «Ну что ж, понятно».

За тридцать четыре года, что я прослужил в полиции, в памяти остались не достижения, а лишь допущенные ошибки и проколы. Все, чего я добился, – благодарственная грамота и чин суперинтенданта, и, конечно, этого недостаточно, чтобы смягчить боль в груди.

Причина не в моей профессии. Человек не склонен исповедоваться перед другими в том, почему он страдает; погрязший в разврате не ведает, какая боль живет в его душе.

Когда в пятьдесят семь лет я решил за выслугой лет уйти в отставку, мои подчиненные не поверили. Некоторые могли подумать, что я позарился на повышение на пятьдесят процентов выходного пособия, но это не так. И хотя я, как и все, опасался потерять боевой настрой, так необходимый сотруднику полиции, и с тревогой думал о приближении старости, больше всего я боялся совершить на своем посту какой-нибудь промах, который трудно исправить. Все двадцать с лишним лет службы меня не оставляло желание поскорее доработать до увольнения и спокойно выйти на пенсию. Страстное, невинное желание, как у девушки, мечтающей стать невестой.

Доверять свои мысли бумаге – дело весьма рискованное, поэтому в душе я твердо решил, что если выйду в отставку без проблем, ничего писать не стану. Однако вот я уже в отставке, живу как все пенсионеры, но мне трудно даже минуту не думать о том, что тогда произошло. Я с теплотой вспоминаю прошлое – сколько листов с показаниями я тогда исписал… А сейчас проходит день за днем – и я вообще не беру в руки ручку и от этого, кажется, старею еще быстрее. Вот бумага. В любой момент можно сжечь все, что я на ней напишу. А в памяти все время всплывает одно и то же…

Должен признаться: я все время боялся своей профессии. Чем выше поднимался по служебной лестнице, чем серьезнее становилась лежавшая на мне ответственность, тем тяжелее мне было нести это бремя. Впрочем, когда это касалось только меня, я еще так сильно не переживал. Но когда мой сын выбрал тот же путь, что и я, и начал свою карьеру, страх стал одолевать меня все сильнее. Я стал думать о том, как бы уволиться со службы.

Конечно, уйти по собственному желанию было бы хорошо, но я так и не решился на это. Какие у меня были основания? Что подумают сослуживцы? Как объяснить им мое решение? Пришлось тогда отказаться от этой мысли. А если б вскрылись все обстоятельства, моя отставка ничего не изменила бы и никак не помогла бы положению сына. Я уж не говорю о том, что мой уход тогда мог вызвать подозрения и инициировать в отношении меня служебное расследование.

Причина разъедавшего меня страха – дело о массовом убийстве в 1936 году членов семьи Умэдзава. Мрачные были времена. Конечно, не такие, как после войны, но серийные убийства и прочие жестокие преступления случались часто. Прежде всего на периферии; некоторые убийства так и остались нераскрытыми.