Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов

благополучие — в руках фабриканта. А ваши параграфы… Не слишком ли громко я говорю? — шепотом произнес Блуа. — В пятницу мне предстоит познакомиться с процедурой увольнения. А затем и с префектурой. Конкурирующая с нами фирма, возможно, что-то нашла, очень возможно. Их старший химик — мой враг. Он блюдолиз, холоп, низкий человек. Когда-то я сказал ему все, что о нем думаю. Он мстит мне.

— Вам только кажется, — спокойно возразил Жюль. — То, что вы говорите, нелепо. Вы взволнованы, я понимаю ваше состояние, но думать, что вам мстят… Ведь это было бы подло!

— Да, подло, — согласился Блуа, прислушиваясь к чему-то. — Там, где властвует нажива, всегда все подло! Тот, кто служит денежному мешку, всегда подлец. Служите науке, мой сосед, — страстно проговорил Блуа. — Служите интересам народа, учитесь, учитесь, любите родину свою и ей служите всю жизнь! Вы еще так молоды, так мало знаете.

Блуа судорожно повел головой.

— Десять лет назад меня приглашали на фабрику детских игрушек. Мне сказали: «Вы учитель, вы любите детей, — помогите нам». — «Да, я очень люблю детей, — ответил я, — и охотно помогу вам. Прежде всего, — добавил я, — пустите в работу то-то и то-то, дети очень любят такие игрушки. А затем…» — «Вы не так нас поняли, — сказали мне, — нас интересует совсем другое, а именно: краски». Конечно же, они правы, — игрушка — это полутона, игра цвета, соединение зеленого с синим, переходы и неожиданности. Нужно знать тайну смешения красок, приготовления их. И здесь имеется своя устойчивость, как и в духах. Но этого я не знаю. Я намерен был предложить им новые игрушки, но… Я знаю латынь, историю, свой родной язык, литературу. В молодости я писал…

— Почему же не продолжаете заниматься педагогической деятельностью? — задал вопрос Жюль.

Блуа улыбнулся и искоса посмотрел на Жюля:

— Когда-нибудь я отвечу вам, не сейчас. Сейчас…

— Сейчас идемте ужинать, я проголодался, — сказал Жюль, поднимаясь со стула.

— С радостью, — заторопился Блуа, снимая халат. — Только мы пойдем туда, куда хочу я, согласны? Сегодня вы мой гость. Кстати, сегодня мне исполнилось ровно пятьдесят пять лет и я намерен покутить!

— Кутить будем в кабачке «Длинноногий кролик», — предложил Жюль. — Там вкусно кормят и недорого берут.

Спустя полчаса Жюль и Блуа сидели в кабачке, ели жаркое, пили некрепкое вино и дружески беседовали. Жюль сказал, что он в хороших отношениях с Дюма, — нельзя ли здесь найти какую-нибудь помощь, сделать что-нибудь такое… Блуа покачал головой.

— Что может сделать Дюма? — сказал он. — Он не станет связываться ради меня с теми, кто сообща держит в своих руках и его! И его самого и его романы, — улыбнулся Блуа. — Спасибо, мой друг! Видите, как трагично положение неграмотного изобретателя, честного человека!

— Вы самородок, — сказал Жюль.

— И самородку необходимо образование, — ему-то оно нужнее всего, — с жаром подхватил Блуа. — Иначе самородок на всю жизнь останется алмазом, которым режут стекло. Пью здоровье вашего батюшки!

— Ваше здоровье! И чтобы все было хорошо, — сказал Жюль, поднимая бокал. — Кстати, мой отец… Завтра же отправлю ему письмо и попрошу совета; позволите? Мой отец — адвокат, честный человек.

— Не сомневаюсь, — сказал Блуа. — Что ж, напишите… Мне это не повредит и кое-чему научит вас.

Жюль написал отцу. «Помоги, папа, сделай все, что можешь для этого человека. В крайнем случае, дай совет, как поступить. Отыщи в своих законах такие статьи и параграфы, которые помогут моему новому другу. Приветствую желание Поля стать моряком. Пусть он напишет мне, кем именно хочется ему быть: капитаном или корабельным инженером. На его месте я стал бы инженером…»

Глава пятая

ПОНЯТИЕ О ЗАКОНЕ ДО И ПОСЛЕ ЕГО ОПУБЛИКОВАНИЯ

Чего не в состоянии был сделать Жюль в 1849 году?

Позвонить по телефону.

Включить настольную электрическую лампу.

Послушать лекцию или музыку по радио.

Завести патефон.

Сесть в вагон трамвая.

Послать отцу телеграмму.

Посетить кинематограф.

Сфотографироваться.

Совершить путешествие на самолете.

Писать автоматической ручкой с металлическим пером.

Прикурить от зажигалки.

Переписать на машинке свою пьесу.

Посетить рентгенологический кабинет.

Подняться в лифте.

Выстрелить из пулемета.

Прокатиться в автомобиле.

Купить примус.

Подарить своей хозяйке алюминиевую кастрюлю или электрический чайник.

Помножить 327 на 844 при помощи арифмометра.

И, как это ни странно звучит сегодня, Жюль не имел даже и представления о велосипеде!

Еще не было двигателя внутреннего сгорания, шарикоподшипников, пневматических шин. Человек еще не завоевал Арктику. Южный и Северный полюсы еще не открыты. Центральная Африка не изведана, слабо изучена Австралия. На карте земного шара очень много белых пятен.

Жюль писал гусиным пером при свечах.

Роль телефона исполняли посыльные.

Первая фотография была открыта в Париже Феликсом Турнашоном в 1852 году. Тринадцатью годами раньше Даггер впервые получил снимок на металлической пластинке.

Пишущая машинка появилась в 1867 году.

На кухонных полках в девятнадцатом столетии стояла медная и чугунная посуда.

Только в возрасте семидесяти лет Жюль Верн получил возможность посредством лучей Рентгена определить состояние своих легких.

Велосипед изобретен в 1869 году.

В 1849 году еще не было многих вещей, которые сегодня кажутся нам такими обыкновенными, привычными.

Прошел всего лишь один год, как буржуазия Франции пришла к власти. Она еще сильнее поработила рабочего и крестьянина, мелкого кустаря и ремесленника, — ей очень хотелось фанфар и гимнов, но лучшие произведения литературы разоблачали и зло критиковали действительность, и только Иньяры, Мюрже и Скрибы охотно шли на соблазнительный зов современных требований, исходивших из велеречивых уст издателей и редакторов всевозможных журналов и газет. Иньяр выполнял заказ нетребовательной галерки. Скриб работал для партера и лож. Мюрже — для всех тех, кто вообще не мог попасть на представление. Его любили модистки, белошвейки, корсетницы и прочий «маленький Париж», который хотел только более или менее безбедно существовать.

Наверху, казалось, все было спокойно, чинно и благопристойно. Внизу, в рабочих кварталах, было неспокойно и тревожно. Июньское восстание рабочих в прошлом, сорок восьмом, году было подавлено с необычайной жестокостью. Убитых, раненых и арестованных было так много, что даже легкомысленный воробей Иньяр написал по этому поводу стихи, которые вскоре стали распевать на окраинах города, а потом и в деревнях. Мюрже в своих «Сценах из жизни богемы» благословлял бедных тружеников искусства на терпение и выдержку, нищету и бедность, обещая доброго мецената, заботящегося о талантах. Мюрже говорил беднякам: «Трудитесь и ждите, карабкайтесь наверх и надейтесь, что и для вас найдется местечко среди тех, кого вы так сильно ненавидите». Вместо того, чтобы сказать: «Проклятье нищете и страданиям!» — он твердил: «Терпите! Придет