Генрих Четвертый и Генрих Пятый глазами Шекспира - Александра Маринина

договорить, что же там такое с сыном Нортемберленда, поскольку граф прерывает его:

– Неужели мой сын погиб? Нет, Мортон, я не хочу этого слышать, скажи, что предчувствие меня обмануло. Я порадуюсь своей ошибке, а тебя щедро награжу.

– Мне боязно вам перечить, но… Вы не ошиблись, к сожалению, – признается Мортон.

Нортемберленд в отчаянии, он не хочет верить в смерть сына, и его короткий монолог полон противоречий: «И все ж не говори, что Перси мертв» – «Коль убит он, скажи».

– Приносить дурные вести – неблагодарный долг, – удрученно констатирует граф.

Бардольф продолжает гнуть свое:

– Я не верю, что ваш сын умер.

Мортон собирается с духом и наконец рассказывает все в подробностях. В общем-то, излагать его слова смысла нет, мы с вами все видели-читали в предыдущей пьесе: принц Генрих в отчаянной схватке убил Гарри Перси; солдаты, потеряв своего лидера, утратили кураж и кинулись прочь с поля боя; Дуглас убил трех двойников короля; Вустер взят в плен; Дуглас попытался сбежать, но оступился, упал, потерял скорость и тоже оказался в руках врагов.

Ах, этот отважный, но невезучий Дуглас! Вроде в предыдущей части убитых двойников нам показали только двоих. Оказывается, был и третий?

– В конечном счете король одержал победу и отправил против вас войска под руководством принца Джона Ланкастерского и графа Уэстморленда. Вот и все новости, – заканчивает Мортон свое печальное повествование.

Нортемберленд произносит исполненную горечи и муки речь, из которой следует, что гибель сына порождает в нем ярость, придающую сил, несмотря на болезнь.

– Прочь, костыль презренный! Прочь, колпак больного! Пора надевать кольчугу и идти в бой. Пусть мир рухнет и начнется кровавая битва!

Вот насчет костыля любопытно. Так все-таки притворяется граф больным или нет? Если он симулирует, то, выходит, достаточно искусно, даже с костылем ходит. Или у него и вправду какая-то серьезная травма? Но, в отличие от первой пьесы, об утрате конечности здесь речь почему-то не идет.

– Не горячитесь так, милорд, вам вредно волноваться, – уговаривает его Треверс.

– Да, граф, сохраняйте благоразумие, – вторит ему лорд Бардольф.

Мортон тоже вносит свою лепту в попытки успокоить Нортемберленда:

– Вы погубите себя, если будете предаваться такой скорби, а ведь от вашего здоровья зависит жизнь ваших приверженцев, не забывайте. Когда вы принимали решение начать вооруженное восстание, вы же наверняка много раз все обдумали и взвесили и вы должны были понимать, что ваш сын может погибнуть. Вы не могли этого не предвидеть и все равно послали его сражаться. Так что теперь случилось? Разве восстание принесло что-то такое неожиданное, чего вы не предусмотрели?

– Мы все, кто пошел за вами, понимали, что шансов погибнуть у нас в десять раз больше, чем шансов победить, но мы все равно пренебрегли опасностью и решились выступить, – подхватывает лорд Бардольф. – Да, сейчас мы проиграли, но мы рискнем всем, что у нас есть, и предпримем новую попытку.

– Правильно! Сейчас самое время! – одобрительно восклицает Мортон. – У меня есть проверенная информация, что архиепископ Йоркский уже собрал прекрасно экипированное войско. Не забывайте, что архиепископ не только светский чиновник, он еще и духовное лицо, и его слово – слово пастыря, оно имеет куда больший вес, чем ваше или вашего сына. Ваш сын управлял только физическими телами бойцов, потому что они не понимали смысла самого восстания, не понимали, за что бьются. Им велели – они и сражались, примерно так же, как больной пьет микстуру, не понимая, из чего она состоит и как подействует на организм. Врач прописал – он и пьет, ни во что не вникая. Так и бойцы вашего сына: они отдали в его распоряжение только свои мечи, но их умы и сердца в борьбе не участвовали. А теперь архиепископ своим участием освятил мятеж, понимаете, в чем разница? Теперь мятеж считают святым и праведным, теперь в него вовлечены не только тела, но и души участников.

– Да, – отвечает Нортемберленд, – я знал про Йорка и его войска, но от горя все позабыл. Пойдемте обсудим стратегию возмездия и средства обороны. Разошлем гонцов к тем, кто нам верен. Таких людей осталось мало, и они все нам очень нужны.

Уходят.

Сцена 2

Лондон. Улица

Входит сэр Джон Фальстаф в сопровождении пажа , который несет его меч и щит.

И снова авторская ремарка в оригинале не совпадает с переводом: никаких «сэров Джонов» у Шекспира нет, этот персонаж по-прежнему просто Фальстаф. Вероятно, в русскоязычном издании нам хотят дать понять, что битва при Шрусбери все-таки не прошла для Фальстафа бесследно: кое-какие почести он все же получил. Вот и паж при нем. Хотя Азимов сомневается в том, что паж – настоящий[12].

Сцена длиной в 8,5 страницы, сами понимаете, прозаическая, поэтому пересказ будет весьма приблизительным и сильно сокращенным.

Фальстаф, судя по всему, посылал доктору свою мочу на анализ и теперь спрашивает у пажа, что же сказал лекарь. Оказалось, что моча сама по себе хорошая, а вот ее владелец – обладатель целой кучи болезней. Вероятно, в этом месте публика должна разразиться хохотом. Сэр Джон рассуждает о том, что люди любят позубоскалить на его счет, потому что сами не в состоянии выдумать ничего смешного. Он же считает себя необыкновенно остроумным, а тот факт, что его существование дает пищу для остроумия других, считает своей огромной заслугой.

Из дальнейших слов Фальстафа