Хроника стрижки овец - Максим Кантор

Я понимаю, что компания Поппера, Коха, Хайека, Чубайса, Березовского и Мизеса может тоже кому-то нравиться.

А мне вот нравится моя компания.

Помимо прочего, я не знаю ни одного значительного произведения искусства, основанного на идеях капитализма. Все обстоит прямо наоборот: только идеи сострадания к униженным и оскорбленным и делают искусство – искусством. А другое – это просто декоративное творчество.

Так считаю не только я, в моей компании так считали все, я просто разделяю эту мысль, она мне представляется важной.

Если существует какая-то «правая» идея, которая не унижает, не угнетает, не ведет к войне (хотя до сих пор в истории было именно так), которая не основана на привилегиях и жадности, – то я немедленно эту идею приветствую, мне совершенно безразлично, «правая» она или «левая», лишь бы слабых не унижали.

А вот когда стареющий жлоб сидит на сундуках и доказывает, что он не равен прочему миру потому, что у него денег больше, чем у миллионов простых смертных, – это, по-моему, противно. И левизна здесь ни при чем.

Просто Сирано симпатичнее Березовского.

Есть такой анекдот. Вышел из тюрьмы урка, идет по улице. Весна, солнце, хочется новой чистой жизни. Видит: девочка в песочнице играет. Подошел, погладил, говорит:

– Балдеешь, падла?

Соль анекдота в том, что раскаявшийся преступник не владеет словарем, пригодным для новой жизни.

Так и с миром. Вообразить, что новые хорошие победят старых плохих не получается, потому что новых хороших – нет.

Художественного авангарда больше нет, не существует в природе. Авангард был задуман как язык свободного меньшинства, а стал языком сервильного большинства. Авангард был задуман ради изменений мира – а существует ради стабильности и нужд декорации. Авангард звал к социальной справедливости, а стал предметом рынка праздных богачей. Одним словом, авангард изменился до противоположности.

И пес с ним, не жалко. Но хуже то, что авангард был языком сопротивления – и вот этот язык присвоили власти. А другого языка сопротивления нет, не существует.

Возникла смешная ситуация: борец открывает рот, чтобы спеть «Интернационал», а у него изо рта вырывается «Боже царя храни».

Некогда Маяковский написал про улицу, которая «корчится безъязыкая – ей нечем кричать и разговаривать». Вот и сейчас так: был язык, да скурвился.

И с интеллигенцией не лучше.

Русский интеллигент появился как адвокат бессловесного народа, как защитник униженных и оскорбленных перед властью и богатством. Интеллигент стоял между сильными мира сего – и народом, и защищал народ. А потом передумал. Кончилось дело тем, что образованные люди подались в обслугу к богачам и власти – и народ для них стал балластом. Название «интеллигент» существует – но обозначает только то, что данный индивид не умеет ничего делать руками. «Был класс да съездился», – сказал некогда Шульгин про дворянство. Так и интеллигенция: была – да скорпоративилась.

И совсем плохо обстоит с так называемыми левыми радикалами.

То есть некое движение, именуемое «левым», существует, и даже партии анархистов или коммунистов имеются, радикальные взгляды высказывают: мол, даешь общественную собственность или еще что-то такое судьбоносное – но это все клоунада.

Ни левых теоретиков, ни левых философов в мире сегодня практически нет. Ведь это же аховая работа требуется, столько вещей надо продумать.

Есть 94-летний великий историк Эрик Хобсбаум, он начинал как марксист, но быть марксистом – не значит быть левым, это просто значит не быть идиотом и понимать, что Маркс – такой же мыслитель, как, например, Гегель. Эрик Хобсбаум – обыкновенный академический ученый; масштаб ставит его вне партийности.

Есть, конечно, более оживленные деятели. Например, имеется Славой Жижек, – который называет себя философом и ездит по семинарам, но он никакой не философ, а обыкновенный болтун, а возможно, и сумасшедший. В голове у Жижека – каша (извините мне каламбур), он такой же точно философ, как московский концептуалист – художник. Это крайне типичный пример. За прошедшие тридцать поганых лет левые болтуны научились себя продавать правому рынку – то есть привыкли участвовать в научно-популярных дискуссиях, посещать биеннале, хавать подачки от галеристов и прочего жулья. Они очень хотели безопасной славы бунтарей, приучились быть на подтанцовке, бойко врать про социализм – и получать от правых гонорары. Это развратило левый дискурс совершенно.

Времени учиться у них не было.

Совсем не хочется говорить о левой экономике – поскольку это нонсенс.

Поэтому, думая о сегодняшней ситуации в мире, надо понимать, что гнилое – все. И справа, и слева.

Если завтра – трудно представить, разве что в виде кошмара на ночь – некие гипотетические левые возьмут власть, они не смогут связать двух слов, не смогут написать ни единого декрета, не сумеют спланировать хозяйство на пять лет вперед.

Нет левого искусства (авангард – есть рыночная игрушка для рантье), нет левой философии (жижеки давно стали клоунами для биеннале), нет левой интеллигенции (а правой интеллигенции не бывает по определению), нет левой экономики – вообще ничего нет.

Если и находится лейборист, то он оказывается ловкачом Блером, а если кто и говорит про «левый поворот», то ворюга и олигарх.

Вот так обстоит дело с современным миром. Поворачивать налево необходимо, направо пути нет, а поворачивать-то некому. Требуется найти слова, а говорить разучились.

Оппозиция формируется для нужд самих оппозиционеров и для нужд власти, а вовсе не для нужд социума. Этот факт необходимо уяснить в самом начале дискуссии. Некогда Ленин составил список тех, кто противостоял царизму («декабристы разбудили Герцена» и т. д.). Даже если к ленинскому списку прибавить перечень тех, кто состоял в оппозиции к Советской власти (меньшевики, белогвардейцы, Троцкий, диссиденты), то среди сотен имен не найдете ни единого, кто был бы озабочен проблемой реального положения дел в России. В нашей стране всегда было исключительно плохо – не только во время большевиков, – климат и крепостничество есть вещи неотменимые. Но с ними бороться никто не собирался. Напротив, их использовали как могли. Сегодня, когда мы костерим большевиков, то между строк приговора витает утверждение, будто атаман Краснов, генерал Корнилов или адмирал Колчак о народе позаботились бы лучше. Но это неправда. О судьбе пресловутого «мужика» думали Лев Толстой и Короленко – но ведь их не числят в оппозиционерах, они просто писатели. А Мартов, Деникин, Врангель, Троцкий, Гарик Суперфин, Буковский или Березовский – оппозиционеры, но никакого интереса к судьбе отечественного аборигена не выказывали. Данный факт не умаляет личного мужества и гражданской пассионарности борцов с режимом. То были действительно незаурядные характеры. Группа «Защиты Хельсинских соглашений» состояла сплошь из достойных людей, которых волновала судьба друг друга. Просто они боролись с режимом за самих себя, а не за что-то такое еще.