Хроника стрижки овец - Максим Кантор

На излете советской власти диссидентское движение занималось исключительно выяснением собственных отношений с властью, а судьба угнетенного народа не волновала решительно никого, кроме Солженицына. Инакомыслящих занимал вопрос: имеют ли они право мыслить инако – при этом собственно содержание мысли не беспокоило никого вообще. Несколько человек подписали протест против ввода танков в Чехословакию, их уволили с работы. Но в десять раз больше народа подписало письмо в защиту тех, кто выступил против ввода танков. И рекордное число подписантов собрало письмо в защиту тех, кто выступил в защиту тех, кто выступил в защиту Чехословакии. Сам предмет защиты был уже позабыт – что они там, чехи, натворили и стоило ли вводить к ним танки? – но всех волновало: а можно ли быть в оппозиции к решению власти безнаказанно? Знаменитый диссидент Есенин-Вольпин проводил демонстрации протеста с плакатом «Соблюдайте советскую конституцию!» – он имел в виду то, что формально свобода слова разрешена, а в реальности ее нет. Но вот о том, чтобы произнести это пресловутое свободное слово – об этом никто не заикался. Кому-то покажется преувеличением, но вся история российского диссидентства – есть борьба за право иметь свое мнение. Но самого мнения при этом выработано не было. Собственно, в истории советского диссидентства только 3 (три!) человека выступили с внятными сформулированными программами: Солженицын, Сахаров, Зиновьев. Солженицын – за патриархальные русские ценности, вплоть до православия и монархии, Сахаров – за конвергенцию с Западом, Зиновьев – за коммунизм и отделение от Запада, который он не считал достойной целью. Зиновьев объяснял, как именно надо понимать коммунизм, Солженицын осуждал Николая, но был за царя, Сахаров отказался от карьеры ученого, но отстаивал идеологию технократов. Все это были внятные программы – с пунктами, с социальной конструкцией. И всем этим людям влетело от их коллег-диссидентов – именно по причине определенности позиции, которую требовалось разделять. Никто не желал иметь позицию. Никто. И это надобно помнить – это весьма интересный феномен. В обычном вялотекущем демократическом движении было полно прелести – а вот Солженицын поставил ориентиры, и эти ориентиры расстроили. Все помнят характерную книжку Войновича, в которой Войнович окарикатурил Александра Исаевича именно за призывы. Хватит, наелись мы призывов! Мы отныне – за плюрализм! Плюрализм – это и есть демократия! И вот эта прекраснодушная, абсолютно ложная, демагогическая посылка была принята интеллигентным обществом – как цель развития. Мы боремся за то, чтобы иметь право бороться. И горбачевское бездумное время в полной мере доказало, к чему приводит любовь к плюрализму без внятной позиции. Власть рано или поздно (скорее рано) присваивается тем, кто позицию и жажду власти имеет – и при полной беспомощности демократов-плюралистов. Их, оппозиционеров, затем и держат, чтобы размывать существующий порядок, ради нового порядка, идущего на смену.

Зиновьева-Солженицына-Сахарова не любили, они казались излишне дидактичными. Но зато легко пошли в обслугу к олигархам, поскольку те олицетворяли как бы незамутненную любовь к наживе, и только. Ведь капитализм – это же прогрессивно, это вам не православие-народность, это вам не, прости Господи, коммунизм. И вот поклон денежному мешку не считался отныне зазорным, а солидарность с программой Солженицына или Зиновьева – была невыносима. Все помнят поразительную по свободолюбию газету «Сегодня», которая служила мелким интересам группы Мост, руководимой Гусинским, и собрала наиболее пассионарных демократов, – впрочем, ни у единого из этих демократов не было внятных убеждений. Никаких убеждений вообще не было – кроме «так будем же!» и «доколе!». (В романе «Двенадцать стульев» слесарь Полесов в ответ на вопрос, есть ли у него политическое кредо, говорит: «Всегда!») Вот призыв к плюрализму – у нас имелся. А другие взгляды и ни к чему. Стоит сравнить декларации российских диссидентов с лозунгом левой молодежи французского 68-го года «Запрещается запрещать!» – и делается ясным, за что именно шла борьба. Разница между левой молодежью Франции и интеллигентами России состоит в том, что Конт-Бэндит сделался респектабельным буржуа, а русские интеллигенты как были служилыми холопами при барине, так и остались в обслуге. Просто барином вместо КПСС стал финансист. И оттого что финансист ориентирован на Запад (был до недавних времен, во всяком случае до кризиса), создалось впечатление, что он за западную цивилизацию, то есть за гуманизм. Но это никак не соответствует действительности. Финансист – он просто за власть, как и работник ЦК КПСС. Сегодня вновь предлагают ходить на митинги, борясь за то, чтобы разрешили ходить на митинги, – а есть ли у митингов какая-то еще цель, про это речи нет. И быть не может – просто потому, что другой цели нет, ее новый порядок пока еще не обозначил. Пожалуй, доказать свободу собраний важно, но этого как-то маловато. Именно руками интеллигентов была сформирована та власть, которую мы сегодня имеем. Именно благодаря попустительству и душевной вялости этих плюралистов мы получили разворованную страну и гебешных сторожей награбленного добра. И сегодня, когда кому-то вновь хочется пробудить самосознание российского демократа, интересно прежде всего узнать: что это за группа лиц стоит за новым витком оболванивания интеллигента?

Абстрактной демократии и абстрактной свободы слова не бывает: просто потому что народ конкретен – и слово является таковым, лишь будучи определенным. Есть конкретное слово – и это слово приводит к власти конкретных людей. Нельзя быть абстрактным демократом, как нельзя состоять в абстрактной армии – есть конкретные погоны и флаг. Общество зашевелилось – здорово! – но, Бога ради, помните, что прежде чем идти демонстрировать свою готовность сказать свободное слово – надо (необходимо!) это слово иметь. Надо иметь что сказать. Это необходимое условие. За плюрализм не борются. То есть за плюрализм борются те, кто хочет захватить власть руками и голосами управляемого охлоса. Не обольщайтесь идеей, что важно создать поле дискуссии, а слова для дискуссии придут потом. Потом не придет ничего. Потом придут новые хозяева – и только. Управлять демократической толпой научились так же быстро, как научились управлять религиозными собраниями и крестьянскими общинами. Дайте им побороться за права – они сами не знают, за что именно борются, – так разрешите им шуметь! Лимонов, Каспаров, Касьянов – коль скоро интеллигенция идет за этими именами, то она вполне заслужила свою холопскую судьбу. Если интеллигенция захочет и сумеет сформулировать, при каком строе она хочет жить (и вовсе необязательно, чтобы это был капитализм), если она сумеет придумать свободное слово (а не бороться за право иметь свободное слово) – то шансы – небольшие – у нас есть. В противном случае это так навсегда и останется борьбой за плюрализм в отведенных для этого местах. В советское время с исследованием и критикой лагерей выступили единицы, подавляющее большинство диссидентов занималось исключительно тем, что составляло перечень преступлений власти в отношении членов своего кружка: фиксировали, когда арестовали Горбаневскую, что изъяли во время обыска у Светова, что именно сказал на процессе Буковский и т. п. Это ничем не дурно, это достойно и справедливо в отношении свободомыслящих людей – но это не имеет ни малейшего отношения к судьбе всей страны.

Советскую экономику ругали за бездарные пятилетние планы – но у диссидентского движения и таких планов, на пять лет, и то не было. Квинтэссенцией наивности было предложение Явлинского переделать Россию в 500 дней, то есть за полтора года. Но главное даже не в наивности этой программы, отрицающей механизмы Российской истории. Главное состоит в том, что никто не интересовался ни этой программой, ни отличием программы партии Явлинского от программы Чубайса и Гайдара. Интеллигенты произносили волшебные слова «демократия», «приватизация», не отдавая себе отчет, что Чубайс и Явлинский – говорят о совершенно разных приватизациях. Явлинский мечтал о «приватизации снизу», о малом собственнике, о своего рода реформе «бауэрских хозяйств», а партия Гайдара проводила приватизацию «сверху», устраивая фальшивые залоговые аукционы и раздавая недра земли и богатство народа феодалам. Но в мутном сознании интеллигентных людей эти партии слиплись в одно. За демократию же! И никто не понимал, отчего это Чубайс с Явлинским не могут объединиться. Ни программы, ни предпочтений у диссидентского движения не было никаких. Мы с рьяным, самоотверженным вниманием следим за ходом выборов, боимся обмана и подтасовки – но на глазах у всего народа, на глазах у всего просвещенного человечества была проведена самая гигантская афера в истории страны: общенародную собственность на недра земли – объявили государственной, а государственной собственностью – правительство реформаторов распорядилось. Помилуйте, общенародная собственность – это не государственная собственность, совсем нет. В ленинских декретах и в конституции записано совсем не это – и не может коммунистическая партия считать недра земли – государственными, по той элементарной причине, что коммунисты верят в то, что государство отомрет. Коммунистическую идеологию даже в ленивые времена Брежнева не отменяли – и, соответственно, не отменяли общенародную собственность на богатства земли. Так как же проморгали этот трюк с наперстками? А – все равно было. Оппозиция не для того существует, чтобы интересоваться тем, что происходит в стране. Ну, распродали страну разному жулью – и что теперь? Даже такого простого положения, как несходство двух программ приватизации, не заметил никто – несчастного мечтателя (или ловкого бездельника, кому как нравится его называть) Явлинского укоряли за амбициозность – отчего же он не хочет объединить усилия с Правым фронтом против злостных реваншистов-коммунистов. А реальная судьба страны при этом не волновала решительно никого.