Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России - Владимир Макарцев

В тот момент профессиональное сообщество вяло пробурчало что-то вроде «не во всем согласны», и на этом все, проехали. А проезжать-то как раз и нельзя, потому, повторив популярное у современных «знатоков» истории, склонных к либерализму, ложное умозаключение о том, что Россия стояла в одном шаге от победы, если бы не предательство большевиков, наш Президент фактически дал директиву отечественной науке – сюда не ходить. И судя по юбилею Первой мировой войны, который впервые за сто лет был отмечен с невиданным размахом, они и не ходят. Даже коммунисты как воды в рот набрали, наверное, потому, что накануне получили государственные награды. А они должны были кричать, а не проводить круглые столы-«междусобойчики». Из чего можно заключить, что ни историкам, ни современным политикам история не нужна, они ее сами пишут, правда, нередко с грубыми смысловыми ошибками, расплачиваться за которые приходится народу.

Нам же, простым обывателям, и без политиков понятно, что большевики не были одиноки в стремлении «стабилизировать свое положение у власти». Александр Федорович Керенский уж как старался – не получилось, кроме опереточного женского батальона его и защищать-то никто не захотел (почти как царя). А взять хотя бы нашего Президента, так он после двух сроков вернулся к власти и ничего; правда, теперь уже на более длительный срок, пришлось даже Конституцию подредактировать – чем это не стабилизация? Вопрос в том, ради чего и ради кого это делается.

Сегодня как-то не принято вспоминать, что это была империалистическая война, хищническая война за передел мира, за захват рынков сбыта (предтеча современной войны санкций), и что велась она в интересах так называемых союзников, которые и сегодня не отказываются от имперских замашек столетней давности. Нам до этой войны не было никакого дела. У нас ведь не было колоний в Африке, которые надо было спасать от Германии, и до Эльзаса с Лотарингией, которые она оторвала у Франции в 1871 г., нам тоже было… «без разницы». О черноморских проливах, контроль над которыми мог бы обезопасить зерновой экспорт России и которые могли стать целью войны, если бы она была правильно понята, велись весьма туманные и не к чему не обязывающие разговоры с Англией и Францией. И именно поэтому открытие проливов, по мнению П. Н. Дурново, едва ли требовало войны с Германией, «ведь Англия, а совсем не Германия, закрывала нам выход из Черного моря».[198]

Зато у нас были колоссальные финансовые обязательства, которые, по оценке известного специалиста в области истории финансов Н. П. Ионичева, послужили «одной из главных причин участия России в войне на стороне Антанты».[199]Россия пыталась уйти от грабительских торговых отношений с Германией, особенно обострившихся после подписания дискриминационного договора 1904 года, «недвусмысленное намерение отказаться»[200]от которого она продемонстрировала незадолго до его десятилетнего юбилея и, соответственно, незадолго до начала войны, что, как вы понимаете, не было случайностью.

Способствовал этому и переход на золотой стандарт в ходе финансовой реформы С. Ю. Витте, потому что он определял приоритеты России не только в области международной торговли, но и в области международной политики. Возможно, поэтому задолго до Первой мировой войны один из противников этой реформы помещик и яркий экономический публицист Сергей Федорович Шарапов утверждал, что «если мы склонимся к золоту (привязка рубля к золотому стандарту, – В. М.), то благодаря нашей задолженности и плохому экономическому состоянию окажемся совсем в кабале у Запада».[201]Поскольку в кабале у Германии никто не хотел оставаться, то выбор пал на ее оппонентов – Францию, главного кредитора России, и Англию, ее вечного противника.

Из двух видов кабалы выбрали, как тогда казалось, наименьший. Однако события развивались настолько стремительно, что никто толком не успел ничего понять. Даже лидер кадетов, бескомпромиссный сторонник войны до победного конца и министр иностранных дел П. Н. Милюков вспоминал: «Я не ожидал тогда, что, так и не собравшись с силами, Россия пошлет миллионы своих сынов в окопы за чужое дело».[202]

То есть нашим дедам и прадедам надо было умирать за чужое дело, за чужую победу, чтобы буквально оплатить колоссальные царские долги. Фактически их жизнь превратили в разменную монету, в последнее платежное средство, потому что других средств у империи просто не было – золотой рубль в силу своей недооцененности, как и предупреждал С. Ф. Шарапов, неуклонно подрывал финансовые ресурсы страны и разорял сельское хозяйство, фундамент ее экономики.

Платить было нечем, а надо. Не зря же Николай II в письме к французскому послу поклялся: чтобы достичь победы, я пожертвую всем, «вплоть до последнего рубля и солдата».[203]Пожертвовать всем – в этом, видимо, и была настоящая цель войны для Императора Всероссийского. Целью Чингис-хана было завоевание мира, а у нас – пожертвовать всем. Как говорится, почувствуйте разницу.

В этом смысле интересно суждение генерала А. А. Свечина, размышлявшего о целях войны в своем великом труде «Стратегия»:

«Русский империализм, мечтавший о Босфоре, едва ли стоял политически на правильном пути, полагая, что ключи к Босфору находятся в Берлине, удовлетворяясь обещаниями союзников и не предпринимая непосредственных действий против Босфора. Каждый раз намеченные для этой операции силы отвлекались в общий котел Антанты, на германо-австрийский фронт. С логикой русских действий можно было бы согласиться лишь в том случае, если бы борьба шла на сокрушение. При действительных же условиях мировой войны она лишь иллюстрировала недостаточно яркое представление о преследуемых целях и недостаточное волевое устремление к ним, что характеризует несамостоятельную политическую позицию России в мировой войне».[204]

Другими словами, если у России не было самостоятельной политической позиции в мировой войне, значит, не было не только собственной политической цели, но не было и военной цели. Ее силы и средства шли исключительно «в общий котел Антанты» в счет уплаты по долгам. Получается, что она вела войну без цели и себе в ущерб, выполняя волю союзников, что, если вспомнить К. Клаузевица, было равносильно проигрышу в войне.