Кортик фон Шираха - Рубен Валерьевич Маркарьян

двум зеленым рунам с надписью Allach на обратной стороне тарелки.

– Да, я слышал про этот «идеологический фарфор» Гиммлера, – задумчиво ответил Артем. – Что тут такого удивительного? Мы ж в музее.

Оксана хмыкнула.

– Это не музей истории нацизма, – язвительно сказала она. – Это дворец Фридриха Великого, и последнее, что я тут думала встретить, так это поляну, накрытую посудой времен Третьего рейха. Причем в таком объеме.

Артем заерзал на стуле. Он уже давно начал нервничать, Оксана только подогревала волнение своими наблюдениями.

– Замечательный закат, не находите? – подошедший фон Арнсберг не по-стариковски легко отодвинул стул и присел рядом с Артемом.

Оксана от неожиданности явления неприятного старика громко звякнула тарелкой, вернув ее на место. Фон Арнсберг лишь мельком взглянул на даму и, глядя в глаза Артему, предложил попробовать вина.

– Из моей личной коллекции, специально для сегодняшнего мероприятия расщедрился, знаете ли! – широко улыбаясь, похвастался он.

Сделал жест официанту, который тот понял правильно, так как тут же удалился, несмотря на то, что в руках держал бутылку «Гран крю Шабли».

За «хозяйский стол» больше никто не присел, хотя остальные столы заполнились точно по графику на три пары за каждый.

Пока официант нес вино, фон Арнсберг кратко поведал историю создания Сан Суси, повторно похвалил закат и отпустил комплимент Оксане, как бы извиняясь за неудачную шутку, отпущенную ранее.

– А я тут должна буду скучать, наслаждаясь закатом, – спросила Оксана, сделав красноречивый жест в сторону пустых стульев за столом. – Как-то не по этикету, господин фон Арнсберг. – Замечательная посуда, чудесное шампанское, закат опять же, а с кем мне болтать, пока мужчины обсуждают глобальные вопросы?

– Прошу прощения, милая фроляйн, – шутливо-учтиво произнес фон Арнсберг. – Моя супруга умерла от старости лет двадцать назад, а новой я не обзавелся. Так уж вышло. Да и я уже в таком возрасте, что мне многое можно простить. Кстати, зовите меня Альберт, а то я и так чувствую себя раритетом рядом с вами.

– Довольно странно, что вы, Альберт, не произнесли приветственного капитанского слова о мероприятии. Вы же тут капитан? – почти дружелюбно пожурила Оксана нового знакомого. – Пришли, сели, пьем, едим. О чем, собственно, сегодняшний сбор? Такие тем более все нарядные…

– У нас такой формат, собрались мы тут не для общения… А в большей степени… для просмотра раритетов, которые будут представлены позже.

Казалось, фон Арнсберг заволновался, не ожидая подобных вопросов от спутницы Артема. Но не останавливался, отвечая, просто делал паузы, которые по мере рождения ответной мысли становились все короче и короче.

– Люди все увлеченные… Большинство предпочло бы сразу ринуться глазеть и щупать, как вы должны догадаться, холодную сталь немецких клинков, нежели чем ковырять вилкой в тарелке. Но… Увлеченность редко дружит с устоявшимися традициями, если только традиции не есть предмет увлечения. Вот, например, если вы любите светские тусовки, то вам наплевать должно быть, по какому поводу собирается народ, главное, как нынешнее поколение выражается, – потусить. Если же вы любите, например, театр, то предпремьерная тусовка с буфетом или послепремьерный ужин вас заботят меньше, чем сам спектакль. Вы, кстати, любите театр, Оксана? Вообще искусство? Кино, живопись, поэзию?

Оксана утвердительно кивнула и хотела было что-то сказать, но Альберт на вдохе поймал ее новым вопросом:

– Что вы знаете, например, о немецком искусстве Третьего рейха? Я спрашиваю об этом потому, что наверняка вы осведомлены о немецкой литературе и философии довоенных лет, весьма вероятно, что-то знаете о современном немецком искусстве, хотя, честно говоря, я лично, говоря о современном немецком искусстве, почему-то вспоминаю лишь «Мерседес» и футбол.

– Нет, ну почему, есть много интересных художников – немцев, – как-то неуверенно сказала Оксана, но фон Арнсберг снова перебил.

– Интересных в узких кругах, но отнюдь не великих! После падения Третьего рейха ничего приличного мы не создали, кроме уже упомянутых машин, футбольных команд и лагерей для азюлянтов.

– Ханс Циммер! – коротко взглянув на хозяина вечеринки, сказала Оксана, отвела взгляд в сторону и поднесла бокал к губам. – Это – композитор!

Фон Арнсберг, казалось, скатал внутри себя комок шерсти, как давно облизывавший себя кот, пытаясь выплюнуть его наружу.

– Ханс? – Фон Арнсберг явно хотел сказать что-то очень личное, но сдержался и лишь произнес: – Да, «Король Лев», конечно, ибо «Миссия невыполнима». Какое может быть сомнение в таланте «Темного рыцаря», если его сослали в виде «Кунг-фу Панды» на «Мадагаскар»?

«Слишком остроумно и слишком со знанием предмета для столетнего старика. Или лично знает Циммера, автора музыки к оскароносным фильмам», – отметил про себя Артем.

– Нам с вами будет интересно общаться, – глядя теперь уже на Оксану, с ноткой фальшивого дружелюбия сообщил фон Арнсберг. – Надеюсь, времени будет достаточно…

Глава 17

– Вы сказали, что после Третьего рейха Германия в искусстве ничего не создала? – держа в руках бокал искрящегося в закатных лучах шипучего напитка, спросила Оксана, с явным недружелюбием глядя в голубые глаза фон Арнсберга. – А что же создали в Третьем рейхе, кроме факельных шествий во имя диктатора и газовых камер в концлагерях?

Фон Арнсберг был явно готов к подобному вопросу, вероятно, слыша его неоднократно за всю свою долгую послевоенную жизнь, и с предвкушаемым удовольствием откинулся на спинку стула.

– Клеветники хорошо умеют с помощью маленьких трюков достигать большого эффекта. Сотни миллионов людей знают Адольфа Гитлера чуть ли не с вечной плеткой в руке, с диким лицом и с грязной свисающей на лоб челкой. Понятно, что тот, кто знаком только с этой карикатурой, уверен, что имеет дело с кровожадным человеком, который вполне мог быть инициатором самых больших преступлений.

– А он, значит, никакой не диктатор? И вовсе не инициатор самых больших преступлений? – резко спросила Оксана.

– Так уж вышло, что я лично видел Адольфа Гитлера, – фон Арнсберг улыбнулся. – В 1937-1938 годах время от времени встречался с ним, в большинстве случаев в частном порядке, очень часто вечерами. Это было спокойным временем его дня, которое он охотно проводил вместе со своими хорошими друзьями. Перед началом войны, правда, мы практически не встречались, а во время войны я его вообще ни разу не видел. Но, милая фроляйн! Могу сказать, что я никогда не видел Гитлера с плеткой. Также я ни разу не видел его с челкой, свисающей на лоб. У него всегда были хорошо лежащие, подстриженные и причесанные волосы. Я, конечно, видел его и в ярости, но крайне редко, ну и только тогда, когда он был очень рассержен. Кстати, если такое случалось в присутствии женщин, он сразу просил у них прощения за свою резкость.