Малый мир. Дон Камилло - Джованни Гуарески

Пеппоне наморщил лоб.

— Ваше преосвященство, — объяснил он торжественным тоном, — это был казус белло, своеобразный такой казус. Он же один, как целая бандитская группировка, в смысле — непрерывно на рожон лез со своими провокациями и диктаторскими замашками.

— Помню-помню, — сказал епископ. — Это вы мне, сын мой, в прошлый раз говорили, и я, как вы можете заметить, его от вас удалил. Именно потому, что понял, что такой бесчестный человек…

— Минуточку, — прервал его Нахал, — мы никогда не утверждали, что он бесчестный.

— Хорошо, пусть не бесчестный, — продолжал епископ, — но священник он недостойный, поскольку…

— Извините, — прервал его Пеппоне, — мы никогда не утверждали, что как священник он не выполняет своих обязанностей. Мы говорили о его ужасных недостатках, о его человеческих провинностях.

— Вот-вот, — заключил старый епископ. — Поскольку, к сожалению, человек и священник сосуществуют в едином организме, а такой человек, как дон Камилло, представляет опасность для ближнего своего, то мы и думаем оставить его там, где он сейчас, навсегда. Пусть себе сидит в Пунтароссе среди коз. Если только, конечно, мы не решим и вовсе вывести его за штат. Надо посмотреть.

Пеппоне пошептался со своей комиссией и снова обратился к епископу.

— Ваше преосвященство, — сказал он вполголоса. Он вспотел и был бледен, потому что говорить вполголоса ему было трудно. — Если у священноначалия есть веские причины так поступать, то, конечно, священноначалие может делать, что ему угодно. Но должен предупредить, что, пока полноправный управляющий не вернется к своему приходу, в церковь никто ходить не будет.

Епископ развел руками.

— Дети мои, вы отдаете себе отчет в том, как ужасны ваши слова? Это прямое давление!

— Нет, Ваше Преосвященство, — объяснил Пеппоне, — мы вовсе ни на кого не давим. Каждый останется дома по собственной своей воле, а принудить его идти в церковь не может никакой закон. Это просто-напросто выражение демократической свободы. Потому что судить о том, какой священник нам подходит, а какой нет, можем только мы сами, ведь он сидит у нас на шее, а мы терпим это уже больше двадцати лет.

— Vox populi — vox dei[16]! — вздохнул старый епископ. — Да будет воля Господня. Забирайте себе своего буяна. Но не приходите ко мне больше жаловаться на его нахальство.

Пеппоне засмеялся.

— Ваше преосвященство, бахвальство и угрозы таких типов, как дон Камилло, нам по барабану. Мы в тот раз к Вам пришли просто из соображений общественного и политического толка, а то ведь Краснокожий ему бы бомбой в башку запустил.

— Сам ты Краснокожий, — обиженно вскинулся Джиготто, тот самый, кому дон Камилло надел на голову ведро с анилиновой краской и на которого потом пошел со скамейкой наперевес. — Да не хотел я кидать в него бомбой. Просто я поджег ему петарду под окном, чтобы он понял, что я не из тех, кто дает себя огреть скамьей по голове потому лишь, что размахивает ею достопочтенный пастырь.

— А, так это ты, сын мой, запустил петарду? — невозмутимо спросил епископ.

— Ну, вы же знаете, как это бывает, Ваше Преосвященство, — пробурчал Джиготто. — Если человеку заехать скамьей по голове, так он легко может натворить каких-нибудь глупостей.

— Прекрасно понимаю, — ответил епископ, который был уже стар и знал, с кем и как следует разговаривать.

* * *

Дон Камилло вернулся через десять дней.

— Ну как? — спросил Пеппоне, повстречав его по дороге со станции. — Каникулы удались?

— Ничего особо веселого там не было, в горах. Хорошо, хоть карты были с собой, так я забавлялся пасьянсами, — ответил дон Камилло, доставая из кармана колоду карт.

— Вот, — сказал он, — теперь они мне не нужны. — И, нежно улыбаясь, он легко разорвал колоду пополам, как будто сухарик разломил. — Стареем, синьор мэр, — вздохнул дон Камилло.

— Черт бы побрал и вас, и того, кто вас возвратил, — пробормотал помрачневший Пеппоне.

* * *

Дону Камилло многое нужно было рассказать Христу на Распятии в главном алтаре. А потом он спросил:

— Ну и какой он был, мой заместитель?

— Прекрасный юноша, воспитанный, деликатный, никогда не отвечавший на доставленную ему радость бахвальством в виде разламывания под носом у собеседника колоды карт.

— Но, Господи, — развел руками дон Камилло, — никто же и не доставлял ему здесь радости. А потом, есть люди, которых так и надо благодарить. Могу поспорить, что Пеппоне рассказывает сейчас своим бандитам: «Представляешь? Колоду карт он так и порвал, цак-цак — и пополам. Во, сукин сын!». И говорит он это, довольный. Поспорим?

— Нет, — вздохнул Иисус, — не будем, потому что именно так он и говорит.

Битву не на жизнь а на смерть, длившуюся более года, выиграл дон Камилло: его «Сад-клуб для детей народа» был уже построен, тогда как у «Народного дома» Пеппоне не было еще переплетов окон и дверей.

«Сад-клуб» был не хилый: зала-гостиная для лекций, встреч и тому подобного, библиотечка с читальней, крытый спортивный зал для разных занятий и спортивных игр в зимнее время. А еще обнесенная забором территория со спортивным полем, беговой дорожкой, бассейном и детской площадкой с качелями-каруселями и прочим. Многое еще, конечно, было в зачаточном состоянии, но ведь во всяком деле главное — начать.

Для торжественного официального открытия Клуба дон Камилло приготовил мощную программу: хоровое пение, разнообразные спортивные соревнования и даже футбольный матч, так как удалось собрать совершенно потрясающую команду. В работу со своими футболистами он вложил столько страсти, что за восемь месяцев тренировок количество пинков, которые он один раздал одиннадцати игрокам, превысило количество ударов, нанесенных одиннадцатью футболистами по одному-единственному мячу.

Пеппоне все это знал, и ему было горько: как же так, партия, представляющая интересы народа, а проигрывает в состязании, устроенном для этого народа, и не кому-нибудь, а дону Камилло. Поэтому когда дон Камилло сообщил Пеппоне, что так и быть, из «симпатии к непросвещенным слоям населения городка» он позволяет жалкому «Динамо» красных сразиться со своей «Гальярдой», Пеппоне побледнел, созвал одиннадцать игроков своей команды, поставил их к стенке по стойке смирно и произнес такую речь:

— Вы будете играть с командой попа. Или вы выиграете, или я вам всем морды разнесу. Таков приказ партии во имя угнетенного народа!

— Мы выиграем! — ответили одиннадцать, вспотев от страха.