Смерть в Лиссабоне - Роберт Уилсон

— Таможня от нас не зависит.

— Это я понимаю. Но вы можете оказать нам помощь с бумагами, guias,[13]которые требуются при перевозке груза.

— Но власти придают большое значение guias. Они хотят знать, что перевозится.

— Верно. И обычно проблем с этим не возникает, но вся эта бюрократическая волокита…

— Ну да, бюрократы… — подхватил начальник. — Вы же бизнесмен, понимаю. Бизнесменам надо, чтобы все делалось быстро.

Они погрузились в молчание. Выражение лица начальника свидетельствовало о какой-то внутренней борьбе, словно он силился проглотить нечто неудобоваримое или же что кишечник его распирали газы.

— И что случилось с вашим офицером, я тоже выясню, — сказал Фельзен, но этот ход успеха не возымел: судьба офицера не так уж волновала начальника.

— Выдача guias — это очень важная правительственная процедура. Это будет серьезным нарушением…

— С каждой тонны перевезенного груза вы, разумеется, получите комиссионные, — сказал Фельзен и тут же понял, что попал в яблочко. Морщины на лице начальника разгладились. Живот успокоился. Начальник взял еще одну из фельзеновских папирос.

— Но без guias, — сказал он, — как я буду знать, сколько тонн вы перевезли? Как стану подсчитывать комиссионные?

— Раз в месяц мы вместе будем встречаться с таможней.

Улыбка начальника стала широкой. Они пожали друг другу руки и прикончили свои рюмки. Начальник проводил Фельзена до двери, распахнул ее перед ним и похлопал его по плечу.

— Если доберетесь до Амендуа, — сказал он, — переговорите с Жоакином Абрантешем. В округе это очень влиятельный человек.

Дверь за Фельзеном закрылась, и он очутился в плохо освещенном коридоре. Медленно побрел прочь из здания. Сев в машину, он приказал шоферу везти его в Амендуа, расположенную в предгорьях Серры-да-Эштрела.

Шоссе до Амендуа, как такового, не существовало. Была немощеная дорога, на которой тут и там из земли торчали гранитные обломки; по обеим сторонам тянулась вересковая пустошь, выше начались сосновые леса. Дождь прекратился, но небо было облачно, тучи наплывали с гор; цепляясь за верхушки деревьев, они наползали на машину, пока совсем не поглотили ее. Шофер почти все время ехал на второй передаче.

На дороге показались люди. С головами укрытыми мешками мужчины казались монахами в капюшонах. Молчаливые, серые, как тени, они жались к обочине.

Сидевший на заднем сиденье Фельзен чувствовал, как с каждым метром увеличивается расстояние между ним и цивилизацией Гуарды. На совещании он упомянул Средневековье, но все, что он видел здесь, напоминало скорее железный век, а то и еще более древнюю эпоху. Ни мулов, ни ослов им не встречалось. Тяжести мужчины несли на плечах, женщины же — на головах.

Машина выехала на плато. Таблички с названием «Амендуа» видно не было. Из тумана выплыли постройки из тесаного гранита. Перед машиной, тяжело ступая, перешла дорогу женщина в черном. Шофер подъехал к единственному во всей деревне двухэтажному строению. На улицу выходила открытая дверь. Между мешками с крупой, ящиками солонины, копчеными сырами, сетками с картофелем, пучками ароматных трав, жестяными ведрами и хозяйственным инвентарем копошилась старуха. Шофер спросил у нее, где найти Жоакина Абрантеша. Женщина оставила свои дела, скрюченными подагрическими пальцами заперла дверь и повела их по гранитным ступеням наружной лестницы наверх, на террасу, поддерживаемую двумя столбами. Оставив их на террасе, она вошла в дом.

Через несколько минут дверь вновь отворилась, и Фельзен нырнул в сумрак жилища. Шофер вернулся к машине. Внутри, в очаге, жарко горел огонь. Когда глаза Фельзена привыкли к полумраку, он различил сидевшего возле огня старика. С протянутой над его головой жерди свисали копченые колбасы — шурисо. Женщина вынула из кармана платок и вытерла старику глаза. Он тихо застонал, как стонет потревоженный во сне, насильственно возвращаемый к боли и страданиям реальной жизни. Из глубины дома донесся кашель и отхаркивание. Женщина вышла, потом вернулась, неся в руках два глиняных светильника на оливковом масле. Один она поставила на стол и жестом пригласила Фельзена сесть в кресло. В щелях между стропилами видна была черепица. Другой светильник женщина поместила в стенную нишу, еще раз вытерла глаза старику и опять вышла. Два окна в комнате были наглухо закрыты от непогоды тяжелыми деревянными ставнями.

Спустя несколько минут двойные двери приотворились и невысокий, очень коренастый мужчина боком протиснулся в щель. Громогласно крикнув что-то в глубину дома, он протянул руку и стиснул ладонь Фельзена железным, как тиски, пожатием. Сел, опершись локтями на стол и свесив твердые, грубые, мощные кисти; пальцы у него были заскорузлые, с поломанными ногтями. Грубая теплая куртка облегала мощный торс. Фельзен сразу увидел его силу и понял, что это именно тот человек, который поможет ему прибрать к рукам Бейру.

Девушка в платке принесла и поставила на стол бутылку агуарденте и два стакана. Лицо португальца, освещенное светильником, казалось широким и открытым, зачесанные назад волосы были густыми, черными с проседью; у него был выпуклый лоб, запавшие глаза и щеки. Лицо огрубело и закалилось до черноты годами, прожитыми под холодным жестоким ветром. Определить его возраст не представлялось возможным: ему могло быть от тридцати пяти до пятидесяти пяти лет. Возраст выдавали только зубы — гниловатые, стертые, черно-желтые. Некоторые просто отсутствовали. Жоакин Абрантеш разлил по стаканам бледную пахучую жидкость.

Выпили.

Девушка вернулась с хлебом, копченым окороком, сыром и шурисо и положила перед Абрантешем нож. Девушка была совсем юной, со светлыми не то голубыми, не то зелеными глазами — точный их цвет при таком неярком желтом освещении определить было трудно. Из-под платка выбилась прядь светлых волос. Она была хорошенькой, красивее всех тех женщин, которые встречались Фельзену с тех пор, как он покинул Лиссабон, но еще очень юной, лет пятнадцати, не больше. Однако тело ее имело округлые формы взрослой женщины.

Абрантеш заметил, что немец заглядывается на девушку, и, придвинув к нему окорок, передал хлеб и нож. Фельзен принялся за еду. Окорок был отменный.

— Bolotas, — сказал Абрантеш, — желуди. Они придают мясу особую нежность, согласны?

— Но я что-то не видел здесь дубов. Все больше ракитник и сосна.

— Они растут подальше, не там, где горы. Я привожу их сюда для свиней. У меня лучшие свиньи во всей Бейре.

Они поели и выпили еще. В шурисо были кусочки жира. Сыр был нежным, с остро-соленым вкусом.

— Я слыхал, вы приехали, чтобы повидаться со мной, — сказал Абрантеш.

— Не знаю, от кого вы это слышали.

— Новости и до нас доходят. Мы знаем даже и о войне, которую вы ведете.

— Значит, вы знаете, зачем я здесь.

— Чтобы расследовать убийства, — сказал Абрантеш. Плечи его затряслись. Он смеялся.