Суворов и Кутузов - Леонтий Раковский

После Матвея Александр Васильевич попал в руки к портному, который ползал вокруг Суворова на коленях, обдергивал приметку, что-то пришивал и, видя, как барину не стоится на одном месте, все повторял:

– Сейчас, батюшка! Сейчас! Еще минутку!

Суворов любил простую, свободную одежду, а тут эти галстуки, крючки да пуговицы.

Наконец Александр Васильевич был готов.

Суворов всегда избегал смотреть в зеркало, но, проходя через зал, мельком взглянул на себя.

Он и без зеркала чувствовал, что затянут, сдавлен, неестествен и смешон. Из зеркала на него глядел какой-то напомаженный штабной франт, который, конечно, никогда не нюхал пороху.

Анюта, замужняя сестра Александра Васильевича, не отходившая сегодня ни на шаг от брата, заметила недовольное выражение Сашеньки.

– Хорошо, Сашенька! Ей-ей, хорошо! – заторопилась она, зная горячий, своенравный характер брата.

Суворов передернул плечами.

– Помилуй Бог, красавец! Точно прусский сержант! Огородное пугало! – фыркнул он и, круто повернувшись на каблуках, поспешил прочь от зеркала.

Затем начался новый искус – поехали в церковь к венцу. Яркий свет паникадил, чад от многочисленных свечей, духота, десятки любопытных лиц, которые беззастенчиво глазели на жениха и невесту.

Суворов и Варюта шли между двумя плотно сбитыми рядами людей, жавшихся поближе к ковровой дорожке.

«Точно сквозь строй прогоняют!» – подумал Суворов.

А со всех сторон явственно доносился шепот:

– Это какой у него орден?

– И до чего худущий…

– Невеста-то, невеста! Краля бубновая!

– За едакого сухопарого идет…

– Пойдешь, коли у него, сказывают, десять тыщ душ!

Венчаясь, Суворов стоял навытяжку, словно на вахтпараде. Трудно было признаться даже самому себе, но приходилось: Александр Васильевич старался казаться чуточку повыше ростом, потому что рядом с Варютой он был как солдат с левого фланга рядом с правофланговым.

Наконец венчание окончилось. Оставалась последняя тягостная повинность – сидеть за свадебным столом. Начались бесконечные поздравления, тосты, крики «горько». Александр Васильевич готов был провалиться сквозь землю. Чтобы хоть как-нибудь преодолеть смущение и неловкость, он пил. И в первый раз в жизни захмелел.

Вспоминая теперь вчерашний день, Суворов не мог припомнить даже, когда и как он укладывался спать.

Суворов осмотрелся. Было уже поздно. В окна глядел не солнечный, но светлый от снега, прозрачный, морозный день.

«Совсем обабился, заспался! Срам! – с досадой подумал Суворов. – Скорее, скорей обливаться!»

Вылить на себя ведро холодной воды сейчас хотелось больше, чем когда бы то ни было, – голова после вчерашнего была еще немного тяжеловата.

Он осторожно выскользнул из-под атласного одеяла, стараясь не разбудить жену.

Возле кровати, на креслах и просто на полу, была разбросана одежда.

Новенький генеральский мундир небрежно свисал с кресла, касаясь одним рукавом пола. Тут же, в кресле, легким комком белело нарядное подвенечное платье Варюты.

Парик закатился под стол.

А брюки лежали на другом кресле – Александр Васильевич едва увидал их под ворохом юбок и прочего кружевного хлама.

Суворов скривился.

Он не стал надевать брюк, а просто сунул ноги в ботфорты, накинул на плечи мундир и тихо вышел из спальни.

«Разве теперь сыщешь этого пьяницу Прохора? Дрыхнет где-нибудь с похмелья. И куда девали мой плащ? Засунули, пожалуй», – думал Суворов, идучи из одной комнаты в другую.

Ни Прошки, ни кого-либо еще из слуг не было видно.

Только подходя к буфетной, Александр Васильевич услыхал голоса. Он остановился, прислушиваясь, нет ли кого чужого, – Суворов был не одет.

– Не ждите, Прохор Иваныч, ступайте отдыхать. Ваш барин нонче долго будет почивать: Варвара Иванна спозаранку подыматься не любить! – говорил бойкий женский голосок.

– Чего спозаранку? Уже полдень, – ответил надтреснутый бас, видимо, еще не совсем протрезвившегося Прохора.

– С молодой женой и до вечерни проспишь! – усмехнулся буфетчик.

– Нет, вы не знаете Ляксандры Васильича, – твердил Прохор, – он встанет! Он, брат…

– А и встанеть, так обливаться не станеть, – перебила его все та же бойкая бабенка. – Варвара Иванна его враз на свой лад переделаеть. Сама от Паски до Рожества немытая ходить.

В буфетной загоготали.

Суворов вспыхнул.

– Прохор! – гаркнул он.

В буфетной сразу стихло. Дверь отворилась. На пороге стоял, моргая осоловелыми глазами, толстоносый Прохор:

– Чего изволите, батюшка барин?

– Вода у тебя готова?

– Готова.

– Подай плащ!

– Сейчас, – ответил Прохор и нетвердыми шагами пошел из комнаты.

«Я ж говорил – встанет!» – повторял он про себя.

Суворову быстро наскучила спокойная жизнь мирного обывателя.

На другой день после обручения Александр Васильевич, по совету отца, написал главнокомандующему Дунайской армией графу Румянцеву письмо:

На другой день после обручения он и сам еще думал, что с молодой женой можно побыть в Москве несколько дольше. Но прошел только месяц после свадьбы, и Суворову уже стало невмоготу.

Ему казалось, будто он давно, невесть Бог с каких пор, сидит в Москве; будто там, на Дунае, идут бои, хотя прекрасно знал, что зимою нет никаких военных действий и что войска отведены на зимние квартиры. Ему казалось, что, пока он сидит здесь, другие генералы, не щадя жизни, сражаются за родину, а он променял бранный меч на женскую туфлю, на колпак добродетельного супруга.

Сразу все становилось немилым. И в первую очередь – жена.

Василий Иванович, скупившийся отапливать весь свой большой дом, жил зимою в одной горенке. А теперь, с женитьбой сына, оказались занятыми все комнаты: Варюта не привыкла стеснять себя ни в чем, а Сашенька тоже продолжал делать все по-своему – он спал в отдельной комнате от жены.