Нам бы день продержаться… - Михаил Поляков

– Ага, помечтай! Гагагага, – несется в спину довольному собой и оказанным ему вниманием повару. – Спорим на банку фарша и сгущенки, что ты и полночи не проспишь? – хохочет Сашко Назарук. Звуки ужина на мгновение стихают. Кастрюлькин оборачивается в дверях, остановленный наглым сомнением в его возможностях спать сколько хочешь в свой выходной день. Бадья смотрит и жалеет Сашку своим откровенным взглядом.

– Если проиграешь – дрова на выпечку рубишь? – расплывается в улыбке хитрая чувашская морда нашего повара. Он протягивает Шурику ладонь. – Шустрый, разбей! – И оба спорщика терпеливо ждут, когда каптер обстоятельно положит ложку на край тарелки с кашей, встанет и картинно рубанет ребром по их замку из крепких ла-доней.

– Песец тебе, Бадья! – комментирует Боря Цуприк с повязкой дежурного по заставе. Он заступил на ночь. До шести утра. В мое отсутствие он царь, бог и воинский начальник. Как сержант, он может даже приказ отдать на охрану. Если на это дело нет ответственного офицера или прапорщика.

– Это еще почему? – безапелляционный тон Бори взрывает повара вопросом.

– По асфальту, – хохочет Боря в тарелку и продолжает закидывать аппетитную кашу с подливкой и жареными кусочками архарятины в свой рот. Бадья хмурится. Он не был на выходном более чем восемь месяцев и не понимает еще, что привычка – это теперь его вторая натура. И внутренний будильник, зафиксированный восьмимесячным распорядком, поставит его мозг на уши в свечку беспощадным требованием подсознания.

Стрелки-кавалеристы и связь с собачниками на это в свои выходные уже нарвались, а вот Бадья еще не испытал на себе могучую и безразмерную по силе мощь пограничных суток. Когда он уходит, столовая буквально наполняется спорами и пояснениями. Народ приходит к неизбежному выводу, что повару придется по вкусу ощущение выходного отдыха. А мы все насладимся его волнениями и делами. Жару в котел страстей подбрасывает старшина Грязнов. Он втыкается в Будько на выходе того из столовой.

– А, обновку примерил? – ласково интересуется Виктор Иванович и кивает на руки, засунутые ефрейтором в карманы. – Не жмет? – ехиднее обычного интересуется он. Валерка вытягивает руки наружу.

– Выходной же, тащ прапорщик, – нахально понижает в звании на одну ступень старшину и обиженно заявляет ему повар.

– Так и я про то же! – говорит Грязнов, довольный реакцией подчиненного, и с иронией смотрит на кавалькаду тренчиков, бороздящих новенький ремень на талии Валерки. – Не забудь автомат почистить, подменку постирать и лошадь вашу с каптером на двоих искупать с мылом, и трензеля со стременами проверь – шоб сияли, письмо домой напиши, потом отправишь, – придирчиво-нежно-заботливо напоминает он Будько основные вехи выходного дня любого настоящего пограничника.

– Есть, товарищ старший прапорщик, – огорченно выдавливает из себя Будько под насмешливый взгляд последнего и радостный хохот личного состава, который слышал этот диалог в коридоре через раскрытую дверь столовой.

– Еще бы полы мыть заставил в расположении, кусяра, – обиженно бубнит себе Валерка, удаляясь от столовой в направлении узла связи. На этом выходной день повара только начинается. Грязнов берет в свои руки руководство ужином, рабочим по кухне и не задействованным в мероприятиях боевого расчета личным составом. Бадья наслаждается на улице сигаретой, стоя на крылечке между окном аккумуляторной и комнатой дежурного по узлу связи. «Побегайте, побегайте», – незлобливо думает он и, не дожидаясь построения для убытия на конюшню, сам, неспешно и медленно загребая пыль, спускается к конскому дому, чтоб покормить и напоить свою лошадь, ответственность за которую он делит с каптером по-полам.

«Утром искупаю, а то вымажет бока в навозе за ночь. Подменку – после отбоя простирну, автомат в обед почищу, и в дембельский альбом рисунки на кальку переведу. Еще рог надо зашкурить, лаком покрыть трижды, шинель постирать и вычесать. Вставки сделать на погоны, буквы металлические подпилить надфилем, фуражку натянуть, бляху надраить на станке. А ремень поношу в выходной и сниму завтра вечером, оставлю на дембель», – мечтает он и строит планы своих личных пограничных суток. «Хотя, какой теперь, к черту, дембель. Почищу-ка я пистолет и сдам старшине его устройство. Глядишь, и пострелять успею на стрельбище. В баньке попарюсь вволю, плова попробую. Ага, и надо будет посмотреть, как его Ибрагим делать будет. И оружейку личную за печкой сделать. Дессу покупать…» – уже реально мечтает он. Выходной день повара еще только начинается, а впечатление такое, что даже горы и небо с интересом расселись вокруг заставы и с любопытством ожидают дальнейшего развития событий, потихоньку гася свет, как в кинотеатре перед самым началом интересного художественного фильма.

Как и предсказывал Боря, Валерка сам подпрыгнул в два часа ночи, и ноги понесли его в одних только тапочках, брюках и майке на кухню – проверить порядок и… Вот, тут это самое «и». Просто обычно в это время Бадья вынимал хлеб из печи. И хоть делал он это раз в трое суток, что-то не сработало в ошарашенной выходным днем голове нашего Кастрюлькина.

– Ты что приперся, Валера? Крыша поехала от выходного? – захохотал Боря, увидев ничего не соображающую рожу Поварешкина в отблесках ФАСа. Бадья тут же вспомнил спор, разбитое рукопожатие и ставки. Безразлично сунул руки в карманы афганских штанов.

– Да шо-то покурить захотелось, а спичек нет, – сказал он, кувыркая в кармане пальцами коробок спичек и специально используя украинизм вместо стандартного «что».

– А сигарет тоже нет? – не отставал Боря, не наблюдая ни за ухом Валерки, ни в кармане никаких признаков табачных изделий или выпуклости пачки. Но ушлого Бадью таким простым способом, на «ура», не возьмешь. Тыл – это вам не здесь, это те еще комбинаторы, а если тыловик такой же боевой, как и наш Бадья, то это термоядерная смесь. Смесь, которая вкупе со старшиной и каптером вполне способна порвать на нитки любого и обвести вокруг пальца даже зама по тылу отряда. Что они и делали, полноценно списывая селедку, которой у нас в огромных бочках было немерено, как сгущенку. Уличить в профессионализме и нарушении приказов эту тройку мушкетеров ни начпроду, ни зампотылу, ни начвещу не удавалось. Методы, близкие к грани мошенничества, не повторялись. Выдумывались новые. Старые способы борьбы за достаток, царящий на заставе, совершенствовались до идеального состояния. Последняя проделка обеспечила Чайку, кроме положенного имущества и продовольствия, двойным комплектом афганок, солеными сомами и щуками в бочках и новенькими офицерскими бушлатами с выделанной, как на шапках, богатой овчиной воротников. Не говоря про горные двойные свитера с начесом, меховые двупалые варежки, обрезиненные валенки и новенькие чехлы под амуницию. Теперь этот задел обеспечивал нам минимум годовое безбедное существование, без учета живого мяса, бегающего вокруг, баранов, пере-гоняемых иранцами на нашу территорию попастись, и собственного свиного стада за конюшней. Хрюшки на удивление выживали, и даже шакалы ничего не могли поделать с коллективными действиями свинской банды. Боров и две свиноматки, размером с половину нашей коровы Машки каждый, с восемнадцатью годовалыми поросятами уверенно отгоняли любого непрошеного гостя от корыта с помоями. И вполне могли нанести увечья неосторожному посетителю своего царства в свинарнике. Да и сами не брезговали пройтись плотным строем как по, так и за территорией, буквально выворачивая и перепахивая рылами землю. Свинтусы относились к имуществу, за которое нес косвенную ответственность и Бадья.