Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! - Геннадий Тоболяк

Я сел в машину и уехал в «Мусомяки», а утром следующего дня уже был в госпитале, чтобы узнать что-либо о Василии Грибе.

– Василий умер! – спокойно ответил врач. – Сейчас он уже в морге, ждем погоды, будем отправлять всех мертвецов по домам.

Смерть молодого десантника произвела на меня сильное впечатление. Весь день я провел под впечатлением смерти Василия Гриба, которого знал мало, но успел полюбить, как сына.

Среди персонала военного госпиталя были два высоких и сильных хохла, постриженных наголо, как они говорили, под Котовского. Эти солдаты не хотели возвращаться в часть и участвовать в боевых действиях, они давно поправились от ранений, но хитрили, тайком пили мочу больных гепатитом, чтобы подольше не выходить из госпиталя. Помогали персоналу госпиталя, убирали палаты, выносили на носилках в морг умерших военнослужащих, пока вдруг сами не слегли, заразившись гепатитом, пригвоздив свою молодость к позорному столбу и смерти.

К сожалению, в Афганистане случалось и такое, когда военнослужащие искали выход из войны, чтобы в ней не участвовать, делали ошибочные ходы и погибали во цвете лет по своей наивной халатности и глупости.

Насквозь продуваемый всеми ветрами зимой и летом, Кандагарский военный госпиталь находился рядом с аэродромом. Здесь то и дело взлетали и садились самолеты. От сильных ветров и сквозняков в госпитале всегда было холодно и неуютно, как зимой, весной и летом, особенно в ненастную погоду. От непогоды страдали не только раненые военнослужащие, но и многочисленные воробьи, которых раньше, до того, как здесь не было госпиталя, никто не видал, кроме голубей. Но вот старые здания приспособили под военный госпиталь, этого момента словно ждали полевые воробьи, они стали обживать многочисленные щели и потайные места здания и вместе с ранеными военнослужащими переносить тяготы военной службы. Солдатам и воробушкам было холодно на ветру, но сытно. В ожидании солдатского завтрака, нахохлившись, они сидели на сквозняке и с любопытством разглядывали своих любимцев, которых уже знали по имени, и живо откликались на их приглашение к завтраку, частенько залетали в больничные палаты без всякого приглашения и доставляли неописуемые радости страдальцам земли Русской, оказавшимся на чужбине.

В госпитале я познакомился при очередном посещении с капитаном Ибрагимовым, узбеком по национальности, бесшабашной храбрости летчиком, награжденным двумя орденами Красного Знамени за участие в боевых операциях против басмачей на территории Герата и Кандагара.

– Аллах покарал меня за мои грехи, отнял обе ноги за разбой и насилие, – признался капитан в ходе знакомства с ним. – Будучи физически сильным и отважным по натуре, я ничего не страшился, разрушал мусульманские погосты, где прятались басмачи, сравнивал погосты с землей. Только теперь понял свой грех и страшусь гнева Аллаха, как великий злодей рода человеческого, нарушивший покой умерших мусульман, выворачивал бомбами и снарядами их скелеты и кости из земли, обнажая мертвых, разрушая надгробные камни. За свои «подвиги» я получал ордена и медали, представлен к Звезде Героя, но теперь мне ничего не надо. Я стыжусь своих деяний. Я грешник, и Аллах приговорил меня к смерти.

Ибрагимов горько плакал и каялся в своих преступлениях, обливался слезами.

С высоты полета самолета он видел на земле вспышки огня и плохо представлял то зло, которое он нес людям, проживающим на земле. Горели кишлаки, города, а он даже не задумывался, что кто-то так же безнаказанно, как он, мог бомбить могилы его предков, нарушал их могильный покой. Только теперь, в Кандагарском военном госпитале, капитан Ибрагимов понял, что чужое горе – это не чужая боль, а своя собственная.

Аллах не простил капитана Ибрагимова, и он угасал на глазах со злобой в сердце и ненавистью к людям в белых халатах, приговоривших его к смерти при ясном уме и полном сознании, что умирает.

Последний раз я видел капитана Ибрагимова за день до смерти. Его самочувствие вроде бы улучшалось, он стал даже подумывать о протезах и как легендарный летчик Маресьев летать, жить полнокровной жизнью, строил планы на будущее, но, как оказалось, будущего у него так и не стало. Отняла смерть. Капитан умер на больничной койке Кандагарского военного госпиталя. Без ног он казался совсем маленьким, как ребенок, его санитары на руках отнесли в морг, а когда я пришел в очередной раз в госпиталь, на его кровати уже лежал молодой танкист, раздавленный гусеницами танка.

Как могло случиться такое несчастье? Почему опытный сержант – водитель танка – раздавил своего командира – лейтенанта, так и осталось для меня тайной.

Раздавленное тело офицера, еще живого, издавало мерзкую вонь, и тяжелые запахи заполнили всю палату. С этими отвратительными запахами еще как-то мирились раненые военнослужащие, пока лейтенант был жив и лежал в палате, но когда его отнесли мертвого в морг, запахи гнили и смрада продолжали оставаться в палате. Их никак не удавалось выветрить, они напоминали раненым, что с ними может случиться то же самое, что случилось с лейтенантом – смерть, и они примирились со своей судьбой и отвратительными запахами в палате, знали, что отсюда лишь два выхода: или в морг, или снова в часть.

Командир роты старший лейтенант Виктор Гаврилов признался:

– По-видимому, моя судьба, товарищ полковник, на этом заканчивается. Дальше ее ступеньками станет глубокая могила.

– Откуда ты родом, – спросил я офицера, – где проживают твои родители?

– Родителей не помню. Смутно помню свою мать и бабушку Арину. Мне постоянно кажется, что советская власть отняла у меня память о предках, превратив в ивана, не помнящего родства. Ленин – оборвал мои корни. Партия – оторвала ветви старинного рода, КГБ – лишила меня мечты. Я стал рабом и заложником этой власти, а не свободным человеком.

– Почему к старшему лейтенанту Гаврилову никто из врачей не подходит? – спросил я начальника госпиталя.

– Он обречен на смерть и спасти его уже нельзя, а убить и облегчить его страдания мы не имеем права. Пусть еще немного помучается, чтобы умереть знаменосцем хулы на советскую власть, что для нас не новость.

Афганская война зашла в тупик, и это не могло не сказаться на настроении военнослужащих, их поведении, взболтнуло со дна всю солдатскую муть, они стали раскованнее, смелее, агрессивнее, полезли в политику, предметом их недовольства и политического уклона были вши. Они кусали хуже собак. Солдаты заговорили. У них, кажется, прорезался голос.

– Хватит, повоевали. Пора и по домам! – раздавались голоса в казармах. – Дома, в России, и солома съедобна, что может быть лучше?

40-я армия терпела одно поражение за другим. Тысячи солдат и офицеров сгорали в кочегарке войны, как порох, под фальшивыми звездами Саурской революции и исчезали в небытие.

Невыносимо трудно быть солдатом в условиях войны, грязной, ненужной, поганой, как афганская война, которую навязали политики во главе с Брежневым. Не дай бог солдату быть раненым или убитым где-то в горах или болотистой местности, его тело будет валяться там, где застала смерть или ранение, подобраться к солдату трудно или невозможно в условиях постоянного обстрела местности или дежурства снайпера. Пока солдат истекает кровью или валяется убитый, стаи хищных птиц творят самосуд, а голодные волки растаскивают по своим логовам куски мяса на пиршество. Что остается от солдата, когда удается до него добраться? Практически ничего: рожки да ножки. Гроб запаивают и везут родителям или женам, а в гробу – ничего, лишь фрагменты человеческого тела.