Афганская война ГРУ. Гриф секретности снят! - Геннадий Тоболяк

Кажется, все было учтено кремлевскими мечтателями при развязывании афганской войны: богатые трофеи, жизненное пространство, полезные ископаемые, людские ресурсы, но никто из кремлевских старцев не подумал о простом русском солдате из рабоче-крестьянской семьи. Он был забыт при жизни и погибнет без славы на войне, без чести и без правил.

Солдаты поистрепались, износились, разложились изнутри. Война им надоела, но они не знали, как из нее выйти живыми. Некоторые надежды связывали с командующим 40-й армией Громовым, но он не годился для роли спасителя России – ни Минина, ни Пожарского.

Афганистан тем временем был завален трупами наших солдат и офицеров. Это было время белой горячки.

Вшивые, обездоленные, голодные и рассерженные, солдаты, доведенные до отчаяния, совершали самострелы, пили мочу больных гепатитом, заражались и умирали в песках и болотах, в окружении раскаленных докрасна камней от изнурительного солнца и ветра, обжигающего глотку. Эта была та реальность, в которую солдаты попали.

Росло омерзение к войне, но пока оно не выливалось в протест.

«Трудно воевать, не зная, за что воюет солдат, голодный, оборванный, злой, потерявший веру в жизнь, среди песков и барханов. Голова кружилась от пьянящего запаха пролитой крови, своей и чужой, а в ясном небе ни единого облачка, лишь кружат стервятники – и зорко следят за каждым шагом солдат, продвигающихся вперед по сыпучим пескам». – Так рассказывал командир десантного взвода лейтенант Лев Ядвиго, бывший прапорщик, дослужившийся до лейтенанта. Будучи близоруким и лысым смолоду, потерявший передние зубы не то от гнилой воды, не то от драки, Лев Ядвиго в свои 35 лет выглядел древним стариком, словно его нашли и раскопали где-то здесь, в Афганистане, на горе солдатам.

Не обладая внешностью Геракла, Лев Аркадьевич Ядвиго, обладая большой силой, мог без видимых усилий разорвать колоду игральных карт, а потом еще две половинки напополам. Своей физической силой Ядвиго заставлял уважать себя. Солдаты говорили о нем сдержанно, с опаской:

– Попробуй, скажи Ядвиге что-нибудь не так, глазом не успеешь моргнуть, как получишь удар по шее.

Однако солдаты уважали своего командира за хорошее знание военного дела, умение хорошо стрелять, читать карту местности и выходить из сложной обстановки без потерь. Но если потери случались, лейтенант Ядвиго тяжело переживал. Его рот начинал безобразно кривиться, походить на безразмерную емкость, как глубокую яму, куда он сваливал все подряд: хлеб, тушенку, кашу, знал, что вряд ли скоро придется перекусить. Ел и пил много, как верблюд, с запасом на несколько суток, этому учил и подчиненных солдат, чтобы выжить и остаться, как он говорил, на плаву.

Оказавшись со своим командиром в экстремально трудных условиях, солдаты стали уважать Ядвиго, не теряющего бодрости духа, жались ближе к нему, чтобы не отстать, как бараны к вожаку стада, чего-то ждали от него, готовые пойти вперед не за правым, а за сильным.

Лейтенант Ядвиго был одним из героев Афганской войны. Ему удавалось без труда поддерживать в подразделении уставной порядок даже тогда, когда солдаты падали от усталости на раскаленный песок, зарывались в глубь песка, теряя рассудок, готовые погибнуть и умереть, не подвергаясь впредь адским мучениям от раскаленного солнца, хуже которого может быть только раскаленная докрасна сковорода.

– Сынки, – говорил Ядвиго, – наше дело правое, мы победим!

Силы возвращались вновь к солдатам, они верили в командира, вставали и шли за ним. Он никого не уговаривал, на уговоры не было времени, старослужащие знали свое дело, помогали молодым подняться, приводили в чувство, и взвод шел вперед, добивался результата, настигал банду и уничтожал.

Раненых солдат в бою, как правило, несли на носилках пленные басмачи, несли до расположения части, потом их расстреливали, чтобы не обременять себя дополнительными обязанностями и не возиться с ними. Нет пленных, нет и проблем.

Солдаты в афганской войне были приучены забывать свои фамилии, жить в солдатском коллективе этакими безликими канарейками, одним словом – интернационалистами, а не гражданами России.

Солдаты 40-й армии болели больше всего чужими болезнями, а только потом своими, от чего и гибли, пополняли православные погосты.

Мне, командиру оперативной группы разведчиков, постоянно приходилось принимать участие в разработке военных операций силами десантной бригады. И я практически знал многих солдат и офицеров в лицо, часто навещал их в госпитале, приносил овощи, фрукты, сладости и своим посещением снимал грех со своей души, что я в какой-то степени был первопричиной их ранений и гибели, поскольку военные операции проходили по данным, добытым разведгруппой.

Однажды, посещая в очередной раз госпиталь, я встретил там знакомого генерала из Кабула. «Я полагал, – признался он, – что в госпитале меньше раненых, а он, оказывается, полон под завязку. Куда деваться, война!» Генерал притворно вздохнул, торопился с отъездом в Кабул, говорил раненым одно и то же, как попугай, совал под подушку шоколадку и шел дальше, повторяя: «Потерпите, дети мои, дальше будет лучше!»

В Афганистане шла не война, а грабеж, в этом и состоит вся правда афганской войны, ее позор и кровь, слезы и смерть, предвестники распада и крушения Советского Союза. Свидетелем всех солдатских несчастий на Афганской войне был я и Бог. Он мой единственный судья.

Я прошагал по дорогам Афганистана вдоль и поперек от Кабула до Герата, от Гильменда до Фарьяба, от Кандагара до Шинданта и Мазари-Шарифа, видел ужасы войны не только наяву, но и на лицах простых дехкан, вылавливающих из реки трупы с обезглавленными головами своих родственников и детей. А сколько убито невинных людей? Никто не считал, сколько истерзано душ и тел при пытках с целью признания вины, которой никто не совершал.

Саурская революция ничего не дала простым людям, кроме ссадин, ушибов, нищеты и голода. В провинциях, где мне пришлось бывать, оставались одни старики, и, когда они умирали, афганская земля издавала протяжный стон, сопоставимый с гибелью могикан Афганистана, главных сеятелей и пахарей, кормильцев и воспитателей разоренной войной страны.

Возвращаясь в «Мусомяки» из госпиталя, я никак не ожидал услышать русскую песню из дома афганца. «Сиреневый туман», как волшебство, прервал мои мысли, полные грусти и тревоги, напомнив мне, что я русский:

Песня кончилась, а житейские проблемы остались, гнет, насилие, нищета, бесправие.

Оказавшись на войне не по своей воле, я, как и мои товарищи по оружию, защищали не кремлевских долгожителей, а Россию, старались исправить ошибки политиков, не дать Россию в обиду, на которую обрушились все страны НАТО, стараясь глубже втянуть Россию в афганский конфликт, чтобы таким путем обескровить.