Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

смог увильнуть от того, чтобы его причислили к городу; Статен-Айленд пытался оторваться, но не сумел. А еще есть Джерси. – Она закатывает глаза.

– А что не так с Джерси?

– Это Джерси. Ну да ладно. Карту видишь? Так вот, это все – бред собачий.

Мэнни удивленно моргает.

– Но ты ведь только что…

– Да, да. Поэтому-то я ее тебе и показала. Почти все, кто приезжает сюда, первым делом видят карту. Даже те, кто уже много лет здесь живет, думают, что это и есть город. – Она трясет телефоном, чтобы подчеркнуть свои слова. – Они считают, что Манхэттен – это центр всего, хотя бо́льшая часть населения живет в других боро. Они считают Статен-Айленд чем-то ничтожным, сбоку припека, потому что его уменьшили, чтобы вместить на карту. Однако географически он больше Бронкса. Так вот, нью-йоркский урок номер один: то, что люди думают о нас, не всегда соответствует действительности.

Мэнни косится на нее, гадая, не намекает ли она на него.

– Вроде как член городского совета и адвокат Бруклин Томасон на самом деле втайне – Эм-Си Свободная?

– Не такая уж это и тайна, малыш. Бруклин секретов не держит. – Она снова щелкает по карте, на этот раз в другом месте. – Куинс – это то, что осталось от старого Нью-Йорка: пенсионеры, рабочие и орава иммигрантов. Все рвут задницы, лишь бы заработать себе на собственный дом с задним двориком. Проклятые технари все пытаются занять этот район, и когда-нибудь, наверное, они победят, но пока что они живут в своем засранном Лонг-Айленд-Сити. Который находится на Лонг-Айленде. Куинс, к слову, тоже на Лонг-Айленде, но не является частью Лонг-Айленда. Сечешь?

– Нет.

Она смеется и не объясняет подробнее. Затем тычет в Бронкс.

– Этой части города достается больше других. Тут тебе и банды, и аферы с недвижимостью, и черт знает что еще. И живут здесь жесткие люди, которым приходится через все это пройти. Так что во многом этот боро – сердце Нью-Йорка. Та его часть, которая сохранила характер, творческий подход и стойкость, которые обычно приписывают всему городу.

– Значит, в Куинсе мы ищем трудоголика-нетехнаря, а в Бронксе – кого-то творческого, но с характером? Да уж, сузили круг поиска. – Мэнни вздыхает. – А что насчет… – Он щелкает пальцем по ее телефону, указывая на Статен-Айленд.

Бруклин поджимает губы – недовольно, а не задумчиво, как кажется Мэнни.

– Здесь будет кто-то с менталитетом обывателя из маленького городка, несмотря на то что они живут в крупнейшем американском городе. Помни, люди там не хотят быть частью Нью-Йорка. И они не дадут тебе об этом забыть. – Бруклин пожимает плечами. – Какой-нибудь говнюк с кучей комплексов. И, скорее всего, республиканец.

Автобус наконец доползает до нужной им станции метро, где они садятся на ветку «N».

– Надо было ловить лимузин, – бурчит Бруклин. Час пик в самом разгаре; в метро толпа народа. Они стоят, и Мэнни старается не толкнуть кого-нибудь ненароком. Он впервые в подземке, но из-за толкучки насладиться этим не получается. – Хотя на дорогах сейчас, наверное, так же плотно.

– Да и нанимать лимузин, кажется, чересчур, – говорит он.

– Милый, «лимузин» означает такси, которое нельзя вызвать. Все, что не относится к желтому или зеленому такси, у нас обычно называют лимузинами, в том числе и те роскошные лимузины, о которых ты подумал. Только в Бруклине их еще называют «таксомоторами». – Она пожимает плечами. – Впрочем, их все равно постепенно поглощают «Убер» и «Лифт».

– А почему в Бруклине их называют по-другому?

Она меряет его таким взглядом, какой он, наверное, заслуживает. В Бруклине говорят по-другому, потому что Бруклин делает все по-своему. Он старается схватывать на лету.

На станции «Куинсборо-Плаза» они пересаживаются с маршрута «N» на седьмой. От стояния у Мэнни начинают затекать ноги, но он внезапно снова чувствует, что гравитация сместилась, и на этот раз виной тому не Бруклин. Он чуть переносит свой вес, чтобы компенсировать смещение, и видит, что Бруклин делает то же самое. Они переглядываются и кивают друг другу.

– Хорошо, – довольно произносит она. – Я уже начала переживать, что нам придется ехать до самого Флашинга. Но, похоже, та, кого мы ищем, сейчас в Джексон-Хайтс.

Они выходят из вагона и идут наверх. Остановившись на углу, по диагонали от картавого уличного проповедника, Мэнни решает попробовать провернуть нечто похожее на то, что сделала Бруклин, чтобы найти его. Зайдя в соцсети, он начинает перебирать ключевые слова. На комбинации «Куинс» и «странное» он находит уйму жалоб на местных дрэг-квин в плохо подобранных нарядах. Однако среди них все же попадаются несколько твитов от пользователей из Джексон-Хайтс, в которых упоминаются детские вопли и «странная суматоха». Пока Мэнни и Бруклин просматривают ленту, появляется новый пост: «Лол, у одной бабульки бассейн хочет сожрать ее детей, зацените фотки».

Фотографии размыты, на них – чей-то задний двор с бассейном, выложенным необычно темной плиткой; два барахтающихся в нем ребенка и столь же размытый черноволосый силуэт на краю бассейна. Однако этого достаточно. Мэнни и Бруклин тут же чувствуют притяжение, исходящее от черноволосой женщины.

Затем телефон Бруклин издает блеющий звук, и она достает его из сумочки, чтобы прочесть сообщение.

– Ну надо же. Ты только посмотри. Похоже, мы и Бронкс нашли.

Она поворачивает телефон, чтобы Мэнни мог посмотреть. На крошечном экране фотография настенной росписи. Поначалу ему трудно что-либо разобрать. Мэнни видит линии, проведенные среди красочных пятен; они пересекаются и сплетаются в умопомрачительную россыпь цветов, написанную на шершавой кирпичной стене. Затем в сознании Мэнни что-то встает на место, и та, иная часть него делает глубокий вдох. Он внезапно осознает, что видит перед собой.

Это то, другое место. Его второе воплощение. Город, которым он стал. Нью-Йорк во всей своей индивидуальности, изображенный как единое целое, а не как сборище отдельных образов и идей, которые маскируют его суть в этой реальности. Мэнни внезапно понимает, почему видел то место пустым, хотя на самом деле это не так. Люди все еще там, но лишь духом, равно как и сам Нью-Йорк незримо присутствует в жизни каждого жителя и гостя. В этой странной росписи на стене Мэнни видит истину, которой теперь живет.

И он точно знает – роспись сделана руками той, кто воплощает Бронкс. Он уверен в этом, потому что в тот же миг, как Мэнни осмыслил картину, он ощутил то странное притяжение, на этот раз ведущее его куда-то на север. Притяжение не столь же сильное, как то, что исходит от Куинс – ведь та находится ближе, – но спутать его ни с чем нельзя.

– Ты сказал: «Кто-то творческий, с характером», – бормочет Бруклин, тоже не отрывая взгляда от фотографии. – Для тебя это всего лишь догадка… но я всю жизнь думала про Бронкс именно так. Там возник хип-хоп, там лучшие граффити, и танцы, и мода, и… – Она качает головой. – Я уже попросила своих помощников обращать внимание на всякие странности, но, когда ты это сказал, я велела им найти определенную картину. Никак не могла сообразить, где и когда я ее видела, но у меня получилось припомнить кое-какие детали, и они нашли. Это она.

Бруклин проводит пальцем по экрану. За фотографией открыто сообщение от Марка Вишнерио, помощника члена городского совета Нью-Йорка Томасон. Сообщение пришло пять минут назад: «Сейчас выставляется в галерее в Бронксе. Подписано как “ЗеБронка” – это псевдоним Бронки Сиваной, доктора наук и директора Центра искусств Бронкса. Название картины: “Нью-Йорк, Реально Реальный”».

Бруклин поднимает голову и смотрит, где солнце.

– Уже час пик… к слову, у нас он начинается примерно в два или три часа дня, когда первые школьные автобусы начинают мешать движению. Если только Куинс не присоединится к нам по-быстрому или Бронкс не задержится на работе, то мы, скорее всего, разминемся с ней, если поедем в Центр искусств.

– Тогда отправимся к ней домой, – говорит Мэнни. – Одной ей сейчас оставаться, наверное, опасно.

Бруклин вздыхает и качает головой:

– Мы не поспеем сразу всюду. Может, разделимся?

Поступить так было бы логично, но Мэнни морщится.

– Поодиночке с нами будет только проще