Флэшмен на острие удара - Джордж Макдональд Фрейзер

«И тут, — сообщает нам тот идиот-корреспондент — стало видно, с какой отвагой и доблестью скачет благородный Флэшмен. Опередив даже своего бесстрашного командира, слыша в ушах предсмертный крик храбреца Нолана, сверкая глазами, он выхватил саблю, которой крушил орды дикарей у Джелалабада и устремился на супостата».

Что ж, можно трактовать и так, но в тот миг наивысшего напряжения все мои силы и старания были направлены только на то, чтобы заставить шальную скотину свернуть в сторону от линии артиллерийского огня — у меня еще сохранилось достаточно здравого смысла. Я потянул свободной рукой за гриву, кобыла дернулась, споткнулась и затормозила, едва не выбросив меня из седла. Мой живот скрутило в очередном приступе, и будь у меня живое воображение, я бы поклялся, что едва не воспарил над лошадью подобно соколу. Земля вздрогнула от разрыва новой гранаты, нас бросило в сторону. Застонав, я все-таки удержался и, когда дым рассеялся, увидел несущегося во весь опор Кардигана. Выставив саблю промеж ушей коня, лорд хрипло орал:

— Сомкнуть ряды! Винию! Держать винию!

Я пытался крикнуть ему, что он прет не туда, но голос отказывался служить. Я повернулся, пытаясь словом или жестом показать людям верное направление, и бог мой, какое зрелище предстало моим глазам! Прямо за мной мчались с полдюжины обезумевших от испуга лошадей без всадников, а за ними — десятка два, ей-богу, мне показалось, что не больше — улан Семнадцатого. Многие без киверов, в окровавленных мундирах, неслись сломя голову, выпучив глаза. Пустые седла, поредевшие эскадроны, порядка нет и в помине, каждую секунду люди и кони падают, земля вздымается и дрожит — а они все-таки идут: сначала пики Семнадцатого, за ними клинки Одиннадцатого. И в этом аду передо мной на краткий миг предстало воспоминание о блестящих парадах «вишневоштанников» — и вот теперь они мчатся вперед, словно орда призраков из преисподней.

Взглянуть назад мне удалось лишь на миг. Моя кобыла неслась вперед, как одержимая, и, усевшись ровно, я увидел Кардигана, приподнявшегося в стременах и размахивающего саблей. До пушек, почти скрытых завесой дыма, — завесой, то и дело разрывавшейся алыми сполохами, будто Люцифер собственной персоной открывал дверцу своей топки — оставалось не более сотни ярдов. Пути назад не было, другой дороги тоже, и даже сквозь оглушающий грохот я услышал дикий вой — это остатки Легкой бригады подбадривали себя перед последним отчаянным броском на батарею. Я дал шпор, что-то вопя и размахивая саблей, и врезался в облако дыма под аккомпанемент последнего выстрела из своей прямой кишки. Молясь, чтобы моя отважная кобылка не завезла меня прямо в жерло орудия, я содрогнулся от разорвавшейся буквально в футе от меня гранаты.

Мы прорвались, оказавшись на свободном пространстве за батареей, перепрыгивая через передки орудий и зарядные ящики. Русские подались в стороны, пропуская нас. Кардиган, не далее как в двух шагах от меня, натянул поводья, почти вздыбив коня.

И тут время будто замедлилось. Я вижу все совершенно четко: слева от меня, на расстоянии плевка, возникает эскадрон казаков, ощетинившийся пиками, но они стоят, оторопело глядя на нас. Едва не под копытами моей лошади русский артиллерист — обнаженный по пояс, с медалью, подвешенной на шнурке на шее, как мне помнится, — сжимая банник, он пытается убраться прочь с моего пути. Впереди — ярдах в пятидесяти — группа роскошно одетых всадников — не кто иные, как штабные офицеры; а рядом со мной, такой же прямой и надменный, как обычно, Кардиган. «Бог мой, — думаю, — ты прошел через это, скотина, не получив даже царапины! Впрочем, как и я сам, — мелькнуло осознание, — по крайней мере, пока». И тут все снова завертелось перед глазами с ошеломляющей скоростью: из дыма вынырнула Легкая бригада, вся батарея внезапно превратилась в арену битвы ревущих зверей, сумасшедших маньяков, наполнилась лязгом стали и треском выстрелов.

Мне довелось пережить последние минуты Литтл-Бигхорна и ужас Чилианвалы,[41]до сих пор занимающие место среди самых тяжких воспоминаний моей жизни, но по убийственной ярости я не могу ничего поставить в ряд с теми несколькими безумными минутами, когда остатки Легкой бригады ворвались на русскую батарею. Мне казалось, что все сошли с ума — вполне вероятно, так и было. Они кромсали русских артиллеристов: саблями, пиками, копытами лошадей. Я видел, как капрал Семнадцатого протыкает пушкаря пикой насквозь, а потом соскакивает с коня и бросается на него с кулаками. Кардиган обменивается ударами с верховым офицером, солдаты борются с казаками, не слезая с седел, какой-то гу cap — пеший, размахивающий над головой саблей, — бросается на полдюжины противников; помню русского с отрубленной по локоть рукой и нашего, молотящего его по голове клинком. Тут на меня с воплем бросается казак, намереваясь насадить на пику, но придурок оказался криворуким, промахнувшись на добрый ярд. Казак покачнулся, и я, завопив, врезал ему на обратном замахе, и тут же сам внезапно был выбит из седла и, потеряв оружие, закатился под передок пушки.

Должен признать, не будь я перепуган до смерти, остался бы лежать там, выгадывая удобный момент и наслаждаясь зрелищем, но я вскочил как ошпаренный и вдруг увидел не кого иного, как Джорджа Пэджета. Склонившись в седле, он ухватил меня за руку и потянул к оставшейся без всадника лошади. Я взгромоздился на нее, и Джордж закричал:

— Давай-ка, Флэш, буйная голова, вперед! Мы не вправе потерять тебя! Мне никак не обойтись без твоих чирут! Сомкнуть ряды, Четвертый! Сомкну-у-ть! [XIX*]

Вокруг нас закружились закопченные, забрызганные кровью лица солдат, звучали отрывистые команды. Кто-то сунул мне в руку саблю, а Джордж орал:

— Вот так потеха! Нам пора прорываться обратно! За мной!

И мы ринулись за ним, не разбирая дороги. Паника, должно быть, почти лишила меня рассудка, поскольку я мог думать только об одном: еще один бросок, всего один — и мы вырвемся из этого адского логова на равнину — перспектива не слишком радостная, конечно, но мы хотя бы скачем в правильном направлении наконец, и если провидение, или что там еще спасало меня до поры, не отвернется, если не оставит удача, я смогу прорваться, добраться до Сапун-горы, до лагеря за ней, до своей кровати, до корабля, до Лондона и никогда, ни за что не надену вновь этот треклятый мундир…

— Стой! — командует Джордж.

«Дудки, — думаю я, — найдется один отважный кавалерист, которого ничто не остановит; с меня хватит — и если мне суждено быть единственным, кто прорвется в долину, оставив своих товарищей умирать мучительной смертью, мне плевать».

Я нагнул голову, пришпорил лошадь, вытащил саблю — вдруг понадобится пугнуть какого-нибудь попавшегося по пути идиота — и во весь дух полетел дальше. До меня долетали крики Джорджа: «Стой! Нет, Флэши, нет!»

Вот-вот, сам исполняй свои команды, Джордж, будь ты проклят!