Ничего не говори - Брэд Паркс

– Разумеется, – ответил я, – но могу я спросить, почему вы интересуетесь этим делом?

Это были слова человека, который занял оборонительную позицию, и так оно и было.

– Да, да, конечно. Я… К нам поступило заявление об обжаловании приговора от отца… отец того…

– Томас Берд, – подсказал я. Его речь трудно было забыть.

– Да, Томас Берд. Дело в том, что у него, очевидно, хорошие связи в Академии Норфолка. Он входит в совет попечителей и все такое прочее. А его сын…

– Дилан.

– Да-да, Дилан. Так вот, парень в академии был фигурой популярной, много с кем дружил, в том числе с сыном Майкла Джейкобса.

Я чуть не выронил трубку. О Майкле Джейкобсе – республиканце, представлявшем Второй округ Вирджинии в Конгрессе Соединенных Штатов, – мне можно было не рассказывать. Этот человек был из резких, склочных, незнакомых со словом «компромисс» вояк, заполонивших палату представителей. Джейкобс, уроженец Среднего Запада, бывший сержант морской пехоты, по окончании службы неплохо заработал на сети автомоек. Он поддерживал любые оборонные инициативы и выступал в защиту ветеранов, что играло немаловажную роль в высококонкурентном округе, где значительную часть электората составляли бывшие военные. Чтобы завершить образ «нормального мужика», он брил голову, а на предвыборные мероприятия приезжал на «Харлее».

– Ребята знали друг друга с детства, играли в одной бейсбольной команде, – продолжал Байерс. – Их родители тоже близко знакомы, поэтому не будет преувеличением сказать, что вынесенный вами приговор крепко разозлил мистера Берда. Он позвонил конгрессмену Джейкобсу, а тот сразу же связался со своим близким другом конгрессменом Кизи.

Мне казалось, что с каждой секундой я уменьшаюсь в размерах. Нил Кизи, тоже республиканец, руководил юридическим комитетом Палаты представителей США. Конституция предусматривает целый ряд мер по контролю за судебной властью. И одна из самых действенных из них находилась в руках Кизи. Все рекомендации Американской судебной ассоциации по отставке судей проходили через него.

– А Кизи уже перезвонил мне, убедиться, что это дело не пройдет мимо моего внимания, – сказал Байерс, – при этом я, конечно, не хочу, чтобы вы или кто-то еще решил, будто политика здесь может повлиять на судебный процесс или мои суждения.

– Нет, конечно нет, – произнес я, хотя мы оба прекрасно знали, что это неправда.

– К тому же я хочу подчеркнуть: пока это лишь предварительная беседа, – добавил он тоном, которым люди обычно дают понять, что за предварительными мерами вскоре последуют более серьезные. – Впрочем, это не отменяет того факта, что здесь на первый взгляд есть… Словом, прошу прощения, но, думаю, потребуются ваши разъяснения, чтобы все могли понять, что вчера произошло. Я надеялся, что вы поделитесь со мной вашей точкой зрения.

– Несомненно, – сказал я, пытаясь переварить полученную информацию.

Джейкобс и Кизи были могущественными врагами, а заступничество Байерса могло стать для меня первой линией защиты. В соответствии с тем же самым Актом о поведении судей и отстранении их от должности только главный судья решает, давать ли ход жалобе, созвав для этого специальную комиссию по расследованию – эдакий трибунал испанской Инквизиции, состоящий из нескольких судей. Комиссия выдает свою рекомендацию Американской судебной ассоциации, тоже состоящей из судей, а та голосованием решает, передавать ли ее в Конгресс.

А еще главный судья может отклонить жалобу, и только такой исход мог меня спасти. Для этого надо было придумать историю, которая задела бы в его душе как можно больше струн.

– Я признаю, что принял довольно необычное решение, – сказал я, с самого начала пытаясь убедить Байерса в том, что не утратил контакта с реальностью, – и не намерен превращать подобную практику в привычку. Раньше я никогда… На моей памяти еще не было случая, когда я так сильно отошел бы от рекомендуемых законом норм. Поэтому меня не удивляет такое пристальное внимание к этому делу. Кроме того… Послушайте, Джеб, сколько лет вы уже на этом поприще?

Внезапно назвать его по имени было несколько фамильярно, но я должен был напомнить ему, что мы друг другу не чужие. Что мы коллеги.

– Думаю, что в октябре будет двадцать два.

– А за эти двадцать два года вас когда-нибудь охватывало посреди слушания предчувствие? Интуитивное чувство по поводу кого-то или чего-то?

– Конечно.

– В таком случае вы должны понять, что со мной вчера произошло. Я знаю, со стороны может показаться, что это лишено всякого смысла. Но мне лишь… Глядя на подсудимого, – я умышленно не назвал его по имени, чтобы меня нельзя было заподозрить в чрезмерной заинтересованности в исходе дела, – я был тронут его… искренностью. Он сказал нечто такое, что…

Я осекся на полуслове, вдруг подумав, что Байерс мог открыть стенограмму заседания и увидеть, насколько неубедительными были ораторские способности Скаврона.

– Дело даже не в самих его словах, а в том, как он их произнес, – продолжал я, – это… Мне трудно объяснить. В этом человеке, Джеб, есть неподдельная искренность, и я подумал, что если бы у него был шанс все исправить…

Это звучало неуклюжей отговоркой даже для меня самого. Я чувствовал, что нужно срочно спасать положение.

– Да, я понимаю, что ему уже не раз представлялся шанс. Но что-то в нем напомнило мне о… Одним словом, он напомнил мне случай из прошлого, когда человеку был дан второй шанс и он им воспользовался.

– Кто это был? – спросил Байерс.

– Это не имеет значения.

– Как раз сейчас, как мне кажется, имеет. Вы говорите о том, чего люди обычно не видят в нашей работе. О том, что зачастую обстоятельства, не имеющие к нам прямого отношения, вдруг приобретают в наших глазах сугубо личный характер.

Байерса явно зацепили мои слова. Я чувствовал, как он склонился над телефоном. Это был мой шанс надавить посильнее. Никому не понять, какой тяжелой порой бывает наша работа, Джеб. Мы, судьи, тоже люди, а не автоматы по штамповке приговоров.

– Хорошо. Много лет назад, когда я, еще до покушения, входил в команду сенатора Франклина, у меня на попечении был один молодой человек, – начал я, стараясь выжать хоть какую-то пользу из моего трагического прошлого, о котором Байерс, конечно, знал. – Сенатор призывал нас принимать активное участие в общественной жизни его избирательного округа, и я был волонтером в местном подростковом клубе. Мне поручили стать ментором одного молодого человека…

– Как его звали? – спросил Байерс.

Голова моментально опустела. Я открыл лежавшую на углу стола папку – это была коллективная жалоба. Первым в списке истцов значился «Эктон, Кит».

– Кит, – сказал я.

Вторым был «Блументаль, Родни».

– Кит Блум, – добавил я, – он был… прекрасный спортсмен, играл в футбол, но вырос в одном из тех районов, где судьба слишком часто бросает молодым людям вызов. Кит впутался в какое-то дело и попал в полицию. Поскольку ему к тому времени уже исполнилось восемнадцать, под категорию малолетних преступников он больше не подпадал. Мы много говорили о том, что с ним произошло, и он понимал, насколько все это было серьезно. Мне удалось убедить Кита искренне поговорить с судьей, который должен был вынести ему приговор. Я думаю, всем было ясно, что этот случай определял, по какому пути пойдет вся дальнейшая жизнь Кита. И судья… судья его пожалел, хотя это и противоречило всем нормам закона. В итоге парень поступил в колледж и, как член футбольной команды, получил стипендию. Теперь преподает математику в школе и тренирует футбольную команду, наставляя на путь истинный таких же трудных подростков, каким когда-то был сам. Одним словом, приносит много пользы. И я гарантирую, что если бы он тогда сел в тюрьму…