Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко

военного лагеря на Пасху; о красных накидках легионеров, патрулировавших Троянов вал; о бельчонке, которого принес ему солдат-ветеран. А еще о маленьком болотце, где жили удивительные существа – лягушки. Хотя о том, что смеясь говорила тогда матушка, когда маленький Константин просил ее снова пойти на болото, чтобы послушать удивительное кваканье, Германик не мог вспомнить. Но запах дубовой коры, молодой ивовой листвы волновал и сейчас, не давая забыться ни сном, ни вином.

Вопреки уверениям Аммония вода в Гипанисе по-прежнему оставалась горькой и соленой. Пить ее было решительно нельзя, разве что использовать для рыбной похлебки. Но и то при условии, что бывалый Лют-Василиус насобирает травы-приправы, чтобы отбить горьковатый вкус речной воды.

Кроме нехватки пресной воды, приставать к берегу надо было еще и потому, что полноводный после снежной зимы Гипанис затопил все островки. То, что они существовали, указывали стволы деревьев, нелепо торчавшие из темной воды. Робкое заявление Аммония, что мол, «достаточно обвязать причальный канат вокруг одного из стволов, чтобы удержать лодку ночью», было категорически отвергнуто трибуном: «Забыл про топляк?! Мы его еле днем разглядели, а что будет в скифской темноте?»

Впрочем, и сам Константин Германик, памятуя о недавней стычке с гуннами, проявил крайнюю осторожность, высматривая на берегу удобное, по его мнению, место для ночлега. Внезапно его внимание привлекла небольшая речушка, неожиданно появившаяся среди плакучих ивовых деревьев и почти полностью укрытая их листвой.

– Вот, – удовлетворенно молвил офицер. – Вот вам место для стоянки со свежей водой в придачу.

– Откуда трибун знает, что вода в этой канаве чистая? – хмуро осведомился египтянин Аммоний.

– Нюхом чую, – весело парировал Германик. – У меня, знаешь ли, еще из Персидского похода нюх на чистую воду. В Азии случалось за кувшин воды платить целый золотой динарий. А тут перед тобой – вся речка, пей, хоть залейся!

Ободренные уверенностью командира, гребцы налегли на весла. И скоро лодия ткнулась носом в небольшую песчаную отмель.

– Калеб и Лют – в разведку, – негромко скомандовал трибун. – Остальным набрать пресной воды и собирать хворост для костра.

Добросовестные разведчики ходили долго, но когда вернулись, то с готовностью доложили, что не обнаружили никого и ничего, кроме белок и ежей.

– Вот и славно! – хладнокровно заявил офицер. – Теперь пусть кто-то изловит эту вашу ночную рыбу. Щука, так, кажется, она называется. А Лют-Василиус приготовит горячую похлебку, а то у меня уже желудок сводит при одном упоминании о вяленом мясе.

Щука никогда не считалась ночной рыбой, но перечить командиру никто не стал. Тем более что гребцам почти сразу удалось выловить какое-то странное громадное существо с большими усами.

– Это сом, – заявил бывалый Лют-Василиус. – У него удивительно жирное сочное белое мясо. Голодным никто не останется.

Лют-Василиус отрубил громадной рыбине усатую голову, бросил ее в медный котел с кипящей водой. Выпотрошив, разделил сома на части, положил их на раскаленные сковороды. По берегу поплыл умопомрачительный аромат будущей жратвы.

Как только похлебка была готова, а куски сома отлично зажарились, экипаж набросился на горячую еду, как будто ели они в последний раз. Насытившись, гребцы тут же, кто где сидел, повалились кто на спину, кто на бок и дружно захрапели, презрев непрерывный писк недавно вылупившегося комарья.

Задремал и трибун, положив голову на щит, который он предусмотрительно взял с собой, учитывая урок встречи с хуннами.

Разбудил трибуна яростный лай Цербера. Молосский дог, трясясь от гнева, с налитыми кровью глазами, мигом поднявшейся на загривке короткой черной шерстью грозно рявкал в сторону маленькой речушки.

– Кого он там учуял? – в недоумении спросил фракиец Тирас, вглядываясь в темноту.

Лай страшного пса поднял бы и мертвого. Гребцы мигом повскакивали со своих лежбищ, вооружившись кто веслом, кто рыбацким ножом.

– Людей вблизи быть не должно, мы все проверили. – К Константину Германику приблизился Лют-Василиус, держа меч двумя руками. – Разве что черт речной.

Как бы в ответ на это смелое заявление в сполохах высокого костра на темной глади небольшой речушки показалась утлая лодчонка-дубок. В полный рост на ней стоял мужчина в одной белой сорочке, отталкиваясь от дна длинным шестом.

– Постой! Снять ты его всегда успеешь! – Рука трибуна легла на плечо Калеба, который с бесстрастным выражением лица поднял лук, изготовившись к убийству.

Лодочка приблизилась. Оказалось, что ею правит не мужчина, а совсем молодой парень. Далеко отбросив в воду шест, он поднял руки, показывая, что не вооружен. Лодку тут же закрутило течением, и, если бы один из гребцов ловко не достал ее багром, она бы точно перевернулась.

– Шемяка, шемяка, шемяка! – Простоволосый босоногий хозяин утлой лодчонки не удержал равновесия и, упав на спину, дрыгал в воздухе ногами и руками, вновь говорил странное: – Шемяка, шемяка, шемяка!

– Тащите его к огню, надо допросить, – распорядился Германик, выразительно глянув в сторону фракийца, уже поигрывавшего серпом, и громко повторил: – Допросить!

При свете костра оказалось, что парень был неестественно широкоплеч, длиннорук и жилист, но очень худ. И – юн до неприличия: вспотевшее лицо со следами детских прыщей, налипшие на лоб волосы, голодные глаза.

– Шемяка, шемяка, – произносил одно и то же неожиданный гость, все время оглядываясь в сторону котла с остатками рыбной похлебки.

– Накормить его. По-быстрому, иначе никакого разговора не будет, – приказал трибун. Лодочник напомнил ему перебежчика из азиатского города, где жители на третий месяц осады съели всех кошек.

Лют-Василиус, подойдя к незнакомцу, протянул ему свою деревянную ложку и кивнул в сторону котла. Вовремя. Кажется, парень так изголодался, что готов был черпать похлебку руками.

Константин Германик только покачал головой, увидев, как юнец жадно заглатывает пищу, и, присев на щит, стал успокаивать Цербера. Тот, укоризненно посмотрев на хозяина: «Почему не дал загрызть?!» – со вздохом плюхнулся у ног трибуна, виляя длинным хвостом.

Спустя некоторое время от костра отделились две фигуры. Лют-Василиус подвел взрослого мальчишку.

– То, что я успел разузнать, – хмуро сообщил он, – Шемяка – прозвище или имя этого… На самом деле никакой он не рыбак, как я думал, а бывший дубильщик шкур, кожемяка на здешнем наречии. Шемяка и переводится с антского как «сильнорукий». Просится к нам.

– Что-о?! – Трибун решил, что ослышался. – Что?!

– К нам хочет пристать, – повторил Лют-Василиус. – Сбежал с голодухи из антского селения. Кроме того, насколько я понял, там его насиловали постоянно.

– Солдаты потешались? – угрюмо осведомился Константин Германик, который был достаточно осведомлен о жестоких забавах в войсках.

– Да как раз и нет. Не солдаты. Женщины местные, – сообщил Лют-Василиус. – Позволь, трибун, я выясню это поподробнее.

Озадаченный офицер только кивнул в знак согласия.

Лют-Василиус обернулся к юноше,