Жизнь Константина Германика, трибуна Галльского легиона - Никита Василенко

с трудом удерживавший рвущегося с короткого поводка громадного пса.

– Давай сюда Цербера и объясни лучнику, что от него требуется, – коротко бросил трибун Аттику.

Тот начал что-то бодро говорить Калебу, но вдруг споткнулся посреди фразы:

– Кажется, я не знаю, как будет на его языке слово «лиса».

– Так изобрази, – посоветовал командир. – У тебя это здорово получается!

Бывший лицедей мигом присел и начал рукой изображать хвост, размахивая ладонью из стороны в сторону. Потом юрко отбежал, снова присел и снова начал вилять «хвостом».

Досмотреть эту комедию Германику не удалось, Цербер настойчиво потащил его в степь. Оно и понятно. Его внимание привлекла странная зверушка, издали напоминавшая кролика. Стояло это создание на задних лапах, без страха оглядывая пришельцев. Трибун успел заметить, что у этого «кролика» всего четыре зуба, два сверху, два внизу. Большие и смешные. Из норок в земле вдруг показался еще десяток невиданных созданий.

Однако стоило псу сделать мощный рывок по направлению к потенциальной жертве, как та внезапно засвистела, и все «кролики» пропали в подземных норках.

Степь была наполнена полуденным зноем, запахом трав, стрекотанием кузнечиков. Высоко-высоко кружил сокол, высматривая добычу.

«Однако где же охотник? Ведь он должен был пройти мимо нас», – с этой мыслью трибун решительно повернулся и, невзирая на неудовольствие Цербера, направился к берегу. Там он застал странную картину. Весь десант, подняв головы, смотрел куда-то вверх.

– В чем дело? – осведомился Германик.

– Да вон Калеб по скале лезет, – охотно объяснил фракиец Тирас, тыча пальцем в сторону поросшего соснами и кустарником, но оттого не менее отвесного громадного утеса.

Офицер посмотрел вверх. Действительно, эфиоп ловко взбирался по гранитной стене.

– Опытный боец, – с одобрением сказал трибун. – Обучен на стены крепостей подниматься.

– Гвардия, она и в Африке гвардия, – согласился с Германиком фракиец Тирас.

– Кстати, а чего он туда полез? – полюбопытствовал трибун. – Или лисицы тоже по стенам бегают?

– Не знаю, командир, – пожал плечами фракиец. – Может, решил добычу наверху среди тех деревьев поискать. Кроме того, наверняка есть другой ход на вершину, скала вон какая огромная, больше гору напоминает. А лисьи тропы, я так думаю, незаметны, на то они и лисьи.

Когда крошечная издалека фигурка Калеба скрылась на вершине, все солдаты, с нетерпением дождавшись приказа, поспешили к реке. Гребцы успели забросить сеть, и скоро по берегу поплыл аппетитный запах рыбной похлебки. Наелись. Насытились. Краем глаза трибун успел заметить, как Лют-Василиус, подойдя к Шемяке, молча забрал его выдолбленную из дерева посуду и принес в ней вторую порцию.

В отличие от прошлых привалов, спать никто не ложился. Гребцы с нетерпением ждали возвращения Калеба, недоумевая: «Куда это офицер послал своего стрелка?!»

Вечерело. Солнце садилось за горизонт. Не так быстро, как в Константинополе, но все же… Наконец стало совсем темно.

– Прикажешь разжечь костер? Или все же лучше на лодке переночевать? – осторожно осведомился у трибуна капитан Аммоний.

– Разжечь огонь и повыше пламя! – решительно сказал тот. – Иначе как нас в этой антской темноте Калеб разыщет?

«Смелый» египтянин только грустно вздохнул и отправился отдавать распоряжения.

И тут из ночной тьмы возник эфиоп Калеб. Только белоснежные зубы сверкали: он улыбался, спеша порадовать командира. Подойдя, снял с плеч и осторожно положил возле ног трибуна белую козочку с мягкой и гладкой шерстью, двумя маленькими блестящими рожками, короткими копытцами и милым хвостиком.

– Что это? – спросил потрясенный Константин Германик.

Эфиоп опять радостно заулыбался. И точь-в-точь, как недавно днем Эллий Аттик, внезапно присел, изобразил ладонью вилянье хвоста, затем быстро отбежал и, низко-низко присев, снова «повилял хвостом».

– Где Аттик? Где этот талант?! – с тихой ненавистью произнес трибун, повернувшись к Тирасу и Люту-Василиусу.

Те давились от смеха и ничего сказать не могли.

– Аттик! Гречонок поганый! – заорал командир на пол-Ойкумены. – Иди сюда по-доброму! Я тебя все равно утоплю!

Вместо Аттика приблизился испуганный египтянин Аммоний.

– Великий офицер! Тревога?! Уходить пора?!

– Какая там тревога?! – Германик в раздражении показал на козочку. – Я пока не поблагодарю твоего грека за этот подарок, с берега не уйду!

– Да что случилось? – искренне встревожился капитан.

Офицер только махнул рукой. У него и в мыслях не было выглядеть смешным, ведь египтянин был ему не ровня. Поэтому он коротко поведал Аммонию о цели внезапной высадки.

Тот внимательно выслушал, скорбно кивая головой:

– Так-так. Неудачно изобразил животное. Плохая игра, плохая. Я скорблю от того, что мой раб испортил тебе настроение. Кстати, прости, трибун, но я до конца не понял. Тебе все же лисья шкура нужна или волчья?

– Какая теперь разница? – раздраженно бросил Константин Германик. – Лису решили стрелой достать, поскольку где здесь волчью шкуру взять? Разве что в Самбатасе.

– Зачем в Самбатасе? – удивился египтянин. – Прекрасная плотная волчья шкура есть на лодии. Я когда-то купил ее у лекаря в Византии, он велел поддевать под рубаху, когда начинаются боли в спине. Меня просквозило, а волчья шкура отлично согревает. Я тебе ее сейчас же отдам, будь спокоен!

Глава ХХ

Речной черт

Услышав о волчьей шкуре, Константин Германик, к вящей радости капитана Аммония, тут же приказал экипажу перебираться на ночлег на речное судно. Опытного офицера можно было понять. Разведка не проведена, если, разумеется, не считать его кратковременной прогулки с Цербером за скалы. А если не проведена разведка, то оставаться на берегу было безрассудством, ведь никто не знает, какую опасность может преподнести большая степь.

– А как же наш актер? – вдруг смело обратился к командиру Лют-Василиус.

Константин Германик, следивший за поспешной погрузкой, искренне удивился:

– От кого, от кого, но никак не ожидал от тебя такой трогательной заботы о ближнем. Твой гречишка даже не христианин. Он – циник. Если не знаешь, объясню по-простому. Грек принадлежит к философской школе, которая все поддает сомнению. Все! Понимаешь?! Даже страдания Иисуса, Господа нашего.

– Все равно – Господне создание, пусть нераскаявшееся, – упорно стоял на своем Лют-Василиус.

– Митра всемогущий! – вскричал потрясенный трибун. – От кого я слышу эти слова? От бывшего пирата?

– Меня наставил на праведный путь дед Поликарп в Константинополе, – пробормотал уязвленный Лют-Василиус.

Германик мгновение смотрел на своего нового солдата, взвешивая все за и против. Против не было ничего, а вот за – мощный бросок копья с тридцати шагов, выбивший из седла хунна.

– Иди, разыщи своего кандидата в новообращенные. Только учти, что он тебя боится не меньше, чем меня.

Все быстро погрузились на лодию, а Лют-Василиус все не возвращался. В качестве ориентира ему оставили костер на берегу, но огонь угасал,