Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

Гурт снял на веранде сапоги и отворил дверь в большую комнату. Комната была пуста, откуда-то из глубины дома доносился заливистый детский плач.

— Перестань, чтоб тебя!.. — услышал Гурт голос Аманлы. — Уши лопаются от твоего визга!

В голосе Аманлы было неподдельное отчаяние. Ребенок не утихал, он прямо заходился криком, будто на него кипяток лили.

— Ну перестань, сыночек, перестань… — Аманлы перешел на уговоры. — Умненький ты мой, славненький ты мой…

Гурт отворил дверь. Аманлы расхаживал по комнате, баюкая мальчонку месяцев десяти. Он качал его, ласково приговаривая, но видно было, что держится отец из последних сил, что он готов пришибить младенца, тем более что тот орал все громче, все истошнее. И чем отчаяннее кричал ребенок, тем сильнее тряс его Аманлы. Когда Гурт вошел, состязание достигло высшей своей точки. Увидев гостя, Аманлы горестно усмехнулся.

— Проходи, — сказал он. Круглые его глаза глядели на Гурта недружелюбно и настороженно.

Аманлы еще что-то добавил, но из-за крика Гурт не разобрал его слов.

— Слушай, может, он заболел?

— Голодный! — бросил Аманлы и так поглядел на Гурта, будто это он виноват в том, что ребенок голоден.

— Дай матери, пусть покормит.

— Матери! Найди ее попробуй!.. — Аманлы протянул руку, схватил со шкафчика пуховую подушку, бросил Гурту. — На, сунь под бок! Да ты садись, не гляди, что я так… Совсем с этим пискуном извелся! И та умоталась, чтоб ей пусто было! Сидит небось у матери, уши развесила… Наука нам, дуракам, — никогда нельзя брать жену из своего села! — И вдруг Аманлы, держа ребенка в вытянутых руках, скачками бросился к двери. На крашеном полу обозначилась извилистая дорожка. — Говхер! — заорал он. — Говхер! Куда ты, чертенок, спряталась?

Дверь приоткрылась, большеглазая девочка лет семи, испуганно вытаращилась на отца.

— Возьми его! И иди туда, в спальню, чтоб я его не слыхал! Поняла? Держи крепче, чего руки растопырила!

Аманлы с сердцем захлопнул дверь. Плач затих где-то в глубине дома. Достав из кармана платок, Аманлы вытер у себя за правым ухом. Красивое, удлиненное его лицо сразу стало замкнутым, маленький высокомерный рот брезгливо сжался. Мучительно ему было предстать перед недоброжелателем в таком унизительном виде.

— Чего ж сердиться, — благодушно заметил Гурт. — Взялся жене помогать, терпи. Зато спишь спокойно — в собственном доме, на мягкой постели…

Аманлы прищурился. Вот, значит, с чем пожаловал, дорогой гость? Он сглотнул слюну, острый кадык так заходил под кожей, что, казалось вот-вот прорвет ее. Потом вдруг спрятался, ушел в подбородок.

— Не лучше ли тебе, Гурт-ага, своими делами заниматься?

— А что я плохого сказал?

— Плохое, хорошее… Не хочу я об этом говорить, ясно? Из бригадиров ушел. Почему, тебя не касается. Захотел — пошел, захотел — ушел.

— Пошел в бригадиры, потому что захотел. Это верно. А вот ушел не по своему хотению.

Аманлы быстро-быстро заморгал.

— Тебя это не касается, ясно? Твое дело — сторона! Может, мне надоело горб наживать из-за денег. На дом себе заработал, вон какой домище отгрохал! И коврами все комнаты застелил! Видал? — Он дрожащими пальцами погладил пушистый ворс ковра. — Хочу жить как человек. Спать на своей постели, вечером чай пить здесь вот, на ковре. Имею я на это право? Имею. Понял теперь причину?

Гурт чуть заметно улыбнулся.

— А все-таки хорошо, что волнуешься ты, когда врешь. Машат, тот и бровью не поведет.

— Я, между прочим, не волнуюсь, а злюсь. На тебя. Что не в свое дело лезешь. Ясно?

— Ясно. Злость — это тоже неплохо. Злишься, значит, совесть не потерял.

— Тебе чего надо? — заорал вдруг Аманлы. — Чего пришел?

— Правду узнать пришел. Мне ее нужно знать, понимаешь? Хочу знать, почему ты подал заявление. Машат заставил? Да говори ты, не бойся, все равно шила в мешке не утаишь.

Глядя на морщинистое, губастое, ненавистное лицо, Аманлы лихорадочно соображал, что Гурту от него нужно. И что он знает. Скорей всего, знает все. Вон он как сидит — судья, да и только! Хоть бы позлился, черт губастый! Как же, такого разозлишь, не доводилось еще ему видеть, чтоб Гурт вышел из равновесия. Стало быть, пронюхал. Пронюхал и явился, чтоб Аманлы сам выложил ему все подробности. Чтоб как плов на блюде подал!

Аманлы заметил вдруг, что у него трясутся руки, и в ярости изо всех сил сжал кулаки. Да что ж такое, в самом деле! Сидит перед Гуртом и трясется! Тряпка, баба! Заячья душа! Правильно тебя Гурт трусом обозвал на собрании. Вот и сейчас сидит и смотрит, как ты психуешь, наслаждается…

Аманлы вдруг ненавистна стала эта комната. Ненавистна за то, что должен сидеть здесь, сидеть и дрожать — гость, ничего не поделаешь, не гнать же. Гость молчал, вроде и не глядя на него, но Аманлы точно знал, все он видит, этот губастый: и руки его трясучие, и бегающие глаза, и дергающиеся от страха губы… Хоть бы мальчишка опять крик поднял, можно было бы встать, уйти… Молчит, видно, мать явилась. Чего тогда сюда не идет? Ну да, она ж кормит. Значит, долго им сидеть вдвоем с Гуртом. А ведь он, проклятый, все мысли твои понимает, насквозь тебя видит! Потому и молчит. Чтоб ты дольше мучился.

— Аманлы! Известно тебе, что Машат на твое место сына своего ставить решил?

— А мне-то какое… — начал было Аманлы и вдруг осекся. — Сына? Своего Ораза? Ерунда! Сына он туда не пошлет!

— А почему?

— Ну… Не знаю… Только не пошлет. Ничего там такого нет… завидного. Заново ведь все начинать.

— Ты поэтому и ушел?

— Поэтому, не поэтому! — выкрикнул Аманлы. — Ты меня на слове не лови! Я сказал, почему ушел.

Он замолк, испугавшись своего крика, и долго не говорил ни слова. А чего говорить? Теперь хоть говори, хоть ори, Гурт все равно дознается. Растравил его Машат. Далось ему тутовник этот корчевать, знал ведь, что раздразнит! Уж если так невтерпеж, другого кого послал бы. В случае чего — знать, мол, ничего не знаю… А теперь что? С Гуртом тягаться — дело дохлое. Машат хоть и большое начальство, а против Гурта грош ему цена. Выйди они сейчас к народу, Гурту поверят, а не Маша-ту. А тот еще сына своего на это место толкает. Сдурел, что ли? Ведь не миновать скандала. Начнут копать…

От этой мысли Аманлы даже потом прошибло. Сказать бы гостю что-нибудь такое, независимое, к делу не относящееся. Попробуй скажи, когда язык во рту, словно кошма сухая, словечка изо рта не вытолкнешь. Уйди, Гурт, уйди, сделай