Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

Чего это жена не идет?

Вполне могла сюда прийти кормить. Хотя нет, она Гурта стесняется, дочка ей, должно быть, сказала… Она старика уважает, еще девушкой у него в бригаде работала. Чуть слово какое против Гурта скажешь, как тигрица бросается. А ведь знает, что муж его терпеть не может. Спроси за что, пожалуй, и сказать нечего, нет ничего такого. Зла ему Гурт не делал. Может, потому, что давно уже чуял, рано или поздно, а не уйти ему от беды, и беде той Гурт будет причиной. Этот злыдень только и ждет случай, подходящий момент выжидает. Насчет Ораза Гурт врет, раззадорить хочет. Машат не дурак, не пойдет на такое. А вдруг пойдет? Вдруг он для того от него и избавился? Точно! Потому и запугивал. Струсил, конечно. Попробуй не струсь. Как бы Гурт из такой ловушки выкарабкиваться стал!

С Машатом только свяжись, пропадешь, как муха в паутине. Председатель-то и понятия ни о чем не имеет, голову можно дать на отсечение!.. Ох, господи, да что ж она не идет, злодейка! До вечера, что ли, кормить будет?

Дверь отворилась, вошла Энекейик, Аманлы облегченно вздохнул, словно вместе с женой в комнату ворвался свежий, прохладный ветерок. Пока жена и Гурт приветливо расспрашивали друг друга о самочувствии, он немножко оправился, пришел в себя. Энекейик была рада Гурту, она улыбалась, карие глаза ее весело сияли, маленький рот приоткрылся, обнажив мелкие белые зубы. Ладно, лишь бы не ушла, лишь бы посидела тут с ними.

— Да, Гурт-ага, — звонкий голос Энекейик наполнял всю комнату. — Сдаешься, значит, в старики себя зачислил? Неужто трудно зайти вечерком? Небось не съели бы. А может, тети Аджап боишься, тогда так и скажи…

Энекейик рассмеялась своей шутке. У Гурта посветлело лицо, морщины на лбу разгладились.

— Наше дело стариковское… — с улыбкой сказал он. — Зато ты, племянница, не стареешь. Девчонкой была хохотушка и теперь смеешься. Сносу тебе нет!

— А разве это плохо, Гурт-ага? С заботами только так и расправляться. А то задушат. Ну, хозяин, чего голову повесил, словно тебя в дом не пустили? Мог бы и повеселей глядеть, Гурт-ага у нас не частый гость.

— Хватит болтать! — оборвал жену Аманлы. — Лучше угля подложи!

Энекейик открыла дверцу голландки, принялась ворошить там.

— Племянница, — не спеша заговорил Гурт. — Вот у нас с твоим мужем разговор вышел. Жалуется, с работы ты его сняла.

— С какой работы?

— С бригадирства. Говорит, из-за жены ушел, вроде бы. ворчанием ты его замучила.

— Не вроде бы, — сердито бросил Аманлы, — а так оно и есть.

Энекейик полоснула мужа взглядом, отвернулась и швырнула в печь сразу полведра угля.

— А я думаю, — все тем же невозмутимым тоном продолжал Гурт, — не может такого быть. Не поверил я твоему мужу.

Энекейик резко захлопнула дверцу. Пристально посмотрела на мужа. "Ты слышишь, что он говорит?" Аманлы, словно отвечая на безмолвный вопрос, кивнул головой и подмигнул ей. Такой он был противный, жалкий. Энекейик отвернулась.

— Что ж, Гурт-ага, — не глядя на гостя, сказала она, — три года в бригадирах ходил, хватит…

— Так… Значит, хватит?..

— Ой, там чайник небось вскипел…

Энекейик бросилась к двери. Гурт сидел, опустив голову. Обманула. Обманула и бежать, стыдно ей. Правду тоже, иногда непросто бывает сказать, а все же не сравнишь с тем, как врать, если, конечно, сызмальства к этому делу не приучен… Значит, Аманлы ничего ей не говорил. Соврала, бедняжка, чтоб мужа выручить. Что ж, ее тоже винить не станешь. А потом Энекейик знает, Гурт все равно не поверит, такого не обманешь.

Гурт вздохнул и поднялся. Провожать гостя Аманлы не пошел.

Аманлы сидел не шевелясь, глядел в одну точку. В доме стояла тишина, и эта напряженная тишина тисками сдавливала ему сердце. Гурт ушел, чай пить не стал. Что ему чай? Он свое дело сделал, поиграл на нервах. Дернет и ждет, какой звук будет… Чего ждал, то и услыхал. А все трусость проклятая! Стоило Гурту явиться, сразу и руки дрожат, и язык заплетается!.. Теперь что ж, теперь у старика никаких сомнений, Энекейик он не больно-то поверил. Не стоило и брехать, такого все равно не проведешь…

А как же это случилось? Как он вляпался в эту историю? Может, зря три года назад, когда подыскивали бригадира в целинную бригаду, Машат именно к нему обратился? И ведь знал, лиса, чем прельстить — заработками. Потому что на целине, если воду дать, урожаи огромные. К тому же арбузы, дыни сажать разрешили. Он тогда сразу почуял: дело стоящее. На стройке ему осточертело. Каждый день туда-сюда на велосипеде гонять — ноги протянешь. Ошалел он от этого велосипеда, а тут как раз Машат со своим предложением. Вернулся в колхоз. Вроде примера получилось: правление, мол, на них, на сбежавших, обиды не держит, даже должности им доверяет. Тогда все получилось в лучшем виде.

Три года на целине вкалывал. Денег огреб мешок. За такие доходы можно и мягкой постелью пожертвовать. Энекейик не жаловалась, не ворчала особо. И не потому, что деньги ее манили: когда он в город ушел, она тоже слова не сказала, привыкла на одну себя надеяться.

Семь лет назад, когда его первый раз поставили бригадиром, совсем другое дело было — не справился. Попробуй справься, когда плана и то не даешь. Трудодень жиденький, народ недоволен. В общем, сказали ему тогда: сдавай дела.

Машат промолчал про это, а председатель не знал, он был человек новый. Вот когда привалило Аманлы счастье. Не привалило, на скакуне принеслось. Уже в первый год урожай был на славу, на второй еще лучше. А на третий… Вот в этом третьем, самом богатом годе вся и загвоздка. Засеяли сверх плана сто гектаров, Машат велел. Подумаешь, сто гектаров, когда степи этой ни конца ни краю. Капля в море. Машат все обдумал, обосновал. Обманывать государство — этого у них и в мыслях не было, просто запас нужен. Ведь на тех землях, где третий год сеяли без удобрений, урожай мог резко упасть, удобрять времени не оставалось, да и где взять лишний суперфосфат? А хоть бы и нашелся, во сколько ж это встанет — за сто километров удобрения возить? Никакого расчета нет. Решили подстраховать, лишку посеять.

Аманлы согласился сразу. Спросил только, в курсе ли председатель. "Кто ж такие вещи без председателя делает? — удивился Машат. И добавил. — Ты чем не надо голову себе не забивай, для тебя я начальство".

— Хлопчатник