Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904-1940 - Август Кубичек

Однако она считала своим долгом исполнить желание покойного мужа и уговорить Адольфа выбрать надежную профессию. Но что было «надежным», учитывая своеобразный характер ее сына? Он плохо учился в школе и игнорировал все пожелания и предложения матери. Художником – вот кем, по его словам, он хотел стать. Это не могло удовлетворить его мать, так как, какой бы простой женщиной она ни была, все, связанное с искусством и художниками, казалось ей легкомысленным и ненадежным. Адольф пытался изменить ее мнение, рассказав ей о своем намерении учиться в академии. Это звучало лучше. В конце концов, академия, о которой говорил Адольф с все возрастающим воодушевлением, была на самом деле учебным заведением, где, как полагала его мать, он мог бы наверстать то, что пропустил в реальном училище.

Слушая эти домашние споры, я всегда поражался благожелательному пониманию и терпению, с которыми Адольф пытался убедить мать в своем художественном призвании. Вопреки обыкновению он в таких случаях никогда не сердился и не бывал вспыльчивым. Фрау Клара также часто отводила душу в разговорах со мной, так как и во мне видела художественно одаренного молодого человека с высокими целями. Лучше разбираясь в музыке, чем в непрофессиональных занятиях своего сына рисованием, она часто находила мое мнение более убедительным, чем его мнение, и Адольф был мне очень благодарен за поддержку. Но в глазах фрау Клары между Адольфом и мной была одна существенная разница: я выучился честному ремеслу, закончил профессиональное обучение без отрыва от производства и сдал экзамен на звание подмастерья. У меня всегда будет тихая гавань, в которой я могу найти себе пристанище, тогда как Адольф устремлен в неизвестность. Этот образ непрерывно мучил его мать. Тем не менее ему удалось убедить ее, что ему жизненно необходимо поехать в академию, чтобы учиться рисовать. Я до сих пор отчетливо помню, как он был доволен этим. «Теперь матушка больше не будет возражать, – сказал он однажды. – В начале сентября я точно поеду в Вену». Адольф также уладил с матерью финансовую сторону своего плана. Средства на жизнь и плата за учебу в академии должны были поступать из небольшого наследства, оставленного ему отцом, которым в то время распоряжался его опекун. Адольф надеялся, что, соблюдая жесточайшую экономию, он сможет прожить год. «Что случится потом, посмотрим» – так он сказал. Может быть, он заработает что-то продажей каких-нибудь своих рисунков и картин.

Главным противником этого плана оказался его зять Раубаль, который, будучи чиновником департамента государственных сборов и человеком с ограниченным кругозором, был не способен понять задумки Адольфа. Все это чепуха, сказал он, Адольфу давно пора уже научиться чему-нибудь подходящему. И хотя Раубаль после нескольких яростных ссор с Адольфом, в которых он всегда оставался побежденным, стал избегать дальнейших споров с ним, он все настойчивее пытался повлиять на фрау Клару. Многое об этом Адольф узнал от «малышки» – так он называл свою одиннадцатилетнюю сестренку. Когда Паула рассказывала ему, что Раубаль приходил к матери, Адольф впадал в ярость. «Этот фарисей отнимает у меня мой дом», – однажды заметил он в бешенстве. Очевидно, Раубаль также связался с опекуном Адольфа, так как однажды почтенный крестьянин Майрхофер, которому больше понравилось бы сделать из Адольфа пекаря и который уже нашел для него место ученика, приехал из Леондинга повидаться с фрау Кларой. Адольф боялся, что его опекун может убедить ее не трогать наследство. Это поставило бы точку на его переезде в Вену. Но этот план не осуществился, хотя в течение какого-то времени решение было под большим сомнением. К концу этой напряженной борьбы все были против Адольфа – даже, как это часто случается в многоквартирных домах, другие жильцы. Фрау Клара слушала эту болтовню, более или менее исполненную благих намерений, которая совершенно сбивала ее с толку.

Часто, когда Адольф в приступах депрессии бродил по лесам, я сидел с ней в маленькой кухоньке, сочувственно слушал ее сетования, изо всех сил пытался утешить несчастную женщину, при этом не оказавшись нечестным по отношению к своему другу и стараясь по возможности ему помочь. Я легко мог поставить себя на место Адольфа. Ему было бы достаточно просто – с его огромным запасом энергии – упаковать вещи и уехать, если бы уважение к матери не удерживало его. Он стал ненавидеть мелкобуржуазный мирок, в котором ему приходилось жить. Он едва мог заставить себя вернуться в этот ограниченный мир после часов, проведенных в одиночестве на воздухе. В нем всегда бродил гнев, тяжелый и необузданный. Мне со многим приходилось мириться в те недели. Но наша общая тайна, связанная со Стефанией, неразрывно объединяла нас. Нежное очарование, которое излучала эта недосягаемая девушка, успокаивало бурные всплески Адольфа. А так как его мать легко поддавалась постороннему влиянию, вопрос оставался нерешенным, хотя Адольф уже давно принял решение.

Вена звала его. В этом городе была тысяча возможностей для активного молодого человека вроде Адольфа, которые могли привести к самым большим высотам или к самым мрачным глубинам. Великолепный и в то же время жестокий город, который обещал все и отказывал во всем, – такой была Вена. Она требовала самой высокой ставки от каждого, кто приезжал туда. А этого и хотел Адольф.

Несомненно, пример отца был у Адольфа перед глазами. Кем бы он стал, если бы не поехал в Вену? Бедным, изможденным сапожником где-нибудь в бедствующем Вальдфиртеле. А посмотрите, что Вена сделала из этого бедного сироты, сына сапожника!

Еще со времени первого визита в Вену весной 1906 года эти довольно смутные мысли обрели конкретную форму в голове Адольфа. Он, посвятивший жизнь искусству, мог развить свои таланты только в Вене, так как в этом городе были сконцентрированы его самые выдающиеся достижения во всех областях. Во время своего первого, короткого пребывания в Вене он уже побывал в Венской придворной опере и видел «Летучего голландца», «Тристана» и «Лоэнгрина». По этим стандартам постановки в Земельном театре Линца казались провинциальными и слабыми. В Вене молодого человека ждал Бургтеатр с его классическими постановками. Там также был Венский филармонический оркестр, который по справедливости считался тогда самым лучшим в мире. Музеи с их неизмеримыми сокровищами, картинные галереи и придворная библиотека предоставляли бесконечные возможности для учебы и самосовершенствования.

Линц больше ничего не мог предложить Адольфу. Реконструкцию, которую следовало произвести в городе, он уже произвел – мысленно, – и не осталось никаких крупных, заманчивых проблем, которые он мог бы решить. А я всегда был там, чтобы сообщать о дальнейших изменениях в городе, таких как появление на главной площади нового здания банка Верхней Австрии и Зальцбурга или проект нового театра. Но он хотел смотреть на более грандиозные объекты: на великолепные здания в центре Вены, на огромную, поистине имперскую планировку Рингштрассе, а не на скромную маленькую Ландштрассе в Линце. Более того, его растущий интерес к политике не находил выхода в консервативном Линце, где политическая жизнь текла по четко определенному руслу. Не происходило абсолютно ничего, что могло бы представлять хоть какой-то политический интерес для молодого человека; не было ни напряженности, ни конфликта, ни беспорядков. Было большим приключением перебраться из этого безмятежного спокойствия в центр бури. Все силы государства Габсбургов были сконцентрированы в Вене. Тридцать народов вели борьбу за существование и независимость и тем самым создавали обстановку, как на вулкане. Как же будет ликовать юное сердце, бросившись безоглядно в эту борьбу!