Смерть на взлетной полосе - Алексей Макеев

— Минуточку! То есть вы хотите сказать, что взялись защищать Белавина по рекомендации Курбанского? Я правильно понял?

— Да. Именно так. Леонид Григорьевич всегда готов был прийти на помощь. И можно ли было предположить, что в то самое время, как он с такой самоотверженностью оказывал помощь человеку, попавшему в беду, кто‑то замыслил в отношении его самого подлое и коварное преступление. Всех сумел защитить, всех, кроме себя.

После этой фразы Селезневу оставалось только смахнуть скупую мужскую слезу, и Гуров так и ждал характерного жеста. Но романтический ореол благородного начальника, созданный велеречивым адвокатом, по‑видимому, глубинных струн его души не затронул, и до рыданий дело не дошло.

Между тем сам Гуров был взволнован не на шутку. Сообщение Селезнева вновь заставляло переиначивать основную версию.

«Выходит, что к «послаблениям режима», которые выхлопотал для Белавина адвокат, Иванникова не имеет никакого отношения, — думал он. — Что это может означать? Оплата услуг «исполнителя» заключалась в чем‑то другом? Или Иванникова вообще никаких услуг не заказывала? Но кто тогда мог заказать их?»

— Вы сами, наверное, тоже были в дружеских отношениях с Леонидом Григорьевичем? — стараясь вывести разговор на интересующую его тему, спросил он. — Вы говорите с таким сочувствием. Давно с ним знакомы?

— Нет, не очень. Нельзя сказать, что мы были близкими друзьями. Мне довелось участвовать в разбирательствах с крушением вертолета. Вы, наверное, слышали. Не так давно там у них произошел довольно досадный случай — по неосторожности разбили боевую машину. И почему‑то всю вину хотели свалить именно на Леонида Григорьевича. Хотя он, на мой взгляд, меньше всего был там виновен.

— Вот как? — с интересом слушая эту новую версию происшедшего, произнес Гуров. — И что, удалось вам добиться справедливости?

— Как вам сказать, — медленно, с очень глубокомысленным выражением лица проговорил Селезнев. — Частично обвинения удалось снять. Но в должности Леонида Григорьевича все‑таки понизили, и, на мой взгляд, совершенно несправедливо.

«Похоже, все трое — одного поля ягоды, — слушая эти рассуждения, думал Лев. — Белавина следователь, помнится, назвал «скользким типом». Этот Селезнев из той же породы. Видимо, друзей и адвокатов Курбанский подбирал по собственному образу и подобию».

— То есть, если я правильно понял, вы познакомились с Леонидом Григорьевичем, когда он обратился к вам за помощью в деле об испорченном вертолете?

— В целом да, — ответил Селезнев. — Хотя, в общем‑то, он не сам обратился. Меня попросили… очень солидные, уважаемые люди. Я просто не мог отказать. Но, ознакомившись с делом и пообщавшись с Леонидом Григорьевичем, совершенно не пожалел, что согласился этим заняться. Знаете, работа работой, но когда действительно удается восстановить справедливость, это само по себе всегда очень приятно. Так сказать, дополнительный бонус.

«Представляю себе, — с сарказмом подумал Гуров. — Учитывая статус этого дела, бойкий адвокат, наверное, брал «бонус» за каждое дополнительное движение мизинцем. А вот что это за «солидные и уважаемые люди» — очень хотелось бы мне узнать. Селезнев на глобальную фигуру не тянет. Хотя контора у него и в престижном месте, но сам он, похоже, из «средних». Серьезные люди работу с такими клиентами, как Белавин, передоверяют помощникам. А этот сам возится. В истории с вертолетом он, скорее всего, присутствовал больше для соблюдения формальности. Основная заслуга в «частичном снятии» обвинения, по‑видимому, принадлежит тем самым загадочным «солидным людям».

Но полковник понимал, что имена и фамилии этих людей Селезнев не выдаст даже под пыткой.

— А вам приходилось еще по каким‑то вопросам работать с персоналом авиачасти? — спросил он. — Или ваше взаимодействие ограничивалось только этими двумя делами?

— Да, только этими. Из военных, кажется, больше никто не обращался ко мне за услугами. Хотя я, разумеется, всегда готов. — При этих словах юркие глазки Селезнева застыли с выражением напряженного ожидания, как будто Гуров собирался порекомендовать ему нового клиента.

— Это я к тому, что там ведь произошел еще один загадочный случай, — осторожно проговорил Гуров. — Командир, заступивший на место Курбанского, неожиданно покончил жизнь самоубийством. Причины неизвестны, случай до сих пор вызывает у всех недоумение. Я подумал, если вы так тесно взаимодействуете с этой военной частью, может быть, к вам обращался кто‑то из родственников? Помочь в наведении справок, в выяснении каких‑либо обстоятельств…

— Нет. Кроме Леонида Григорьевича и Николая, оттуда ко мне больше никто не обращался.

Слушая ответ, Гуров очень внимательно смотрел в лицо Селезневу, но ничего подозрительного в выражении этого лица не находил. Адвокат, несомненно, говорил правду и не подозревал в заданном ему вопросе никакого подвоха. Даже его беспокойные глазки ненадолго затихли, оставив свою лихорадочную беготню по углам комнаты.

— Как вы оцениваете перспективы дела Белавина? — для страховки еще раз закинул удочку Лев. — Удастся здесь восстановить справедливость так же, как с делом о крушении вертолета?

— Я работаю над этим. — Глазки адвоката снова беспокойно забегали. — Ситуация неоднозначная, много негативных свидетельств. Хотя, согласитесь, кто же из нас хотя бы раз в жизни не ошибался.

— Действительно.

— Я не теряю оптимизма.

— Что ж, желаю вам удачи. Спасибо, что так подробно и обстоятельно ответили на мои вопросы.

— Не за что. Если возникнет еще что‑то, обращайтесь. Я всегда рад помочь.

Попрощавшись с хозяином офиса, Гуров вышел на улицу, но вызывать такси на этот раз не спешил. После разговора с Селезневым красиво разложенная мозаика снова спуталась, и он находился в недоумении. Последние слова адвоката убедили его в том, что домашний арест — это предельный максимум помощи, который мог получить по своему делу Николай Белавин. В более серьезных вопросах никаких подвижек не предвидится, и показной оптимизм Селезнева — лучшее тому доказательство.

Значит, либо Иванникова рассчиталась с Белавиным как‑то иначе, либо она вообще здесь ни при чем.

«Но чем еще можно мотивировать человека, которого не сегодня завтра отправят на нары? — размышлял полковник. — Деньги? Шантаж? Какое это может иметь значение для обвиняемого в убийстве? Деньгами он просто не сможет воспользоваться, а говорить о шантаже вообще смешно. Какими разоблачениями можно напугать того, кто вот‑вот окажется за решеткой? Для такого человека может иметь значение только одно — возможность избежать наказания. Или в лучшем случае отсидки. Но этот мотив не такой уж весомый, чтобы подвигнуть на убийство. На второе убийство, после того, как уже доказано первое. Нет, что‑то здесь не сходится».

По мере всех этих размышлений Гуров все больше сомневался в том, что Нелли Иванникова выступила в роли заказчицы убийства Курбанского.